— Где пропадала, подол трепала, чертова девка? На гульбище, небось?
— Да, — потупилась Анна, краснея; лгать не умела. — Один только разок прошлась…
Весеннее гулянье в Летнем саду, куда изредка езжала Анна тайком от Фотия, называл он сатанинским гульбищем.
— Женишка не подцепила ли? Много их нынче там, по весне-то, кобелей бесстыжих, военных да штатских, за вашей сестрой, сукою, задравши хвосты, бегает.
— Ну что вы, батюшка! У меня и в мыслях нет, сами знаете…
— Знаю, что знаю. А ты бы хоть то рассудила, что уже не молода и красоты не имеешь плотской; то богатства токмо ради женихи-то подманивают, а денежки вытрясут — и поминай, как звали.
Поднял ногу из гроба, и с привычной ловкостью Анна стащила с нее смазной, подбитый гвоздями мужичий сапог.
— Ох, мозоли, мозолюшки! Ноют что-то, верно, к дождичку, — кряхтел он, подымая другую ногу.
На светлых перчатках у Анны — второпях не успела их снять — от смазных голенищ остались пятна дегтя.
— Думаешь, не знаю, девонька, что у тебя на уме? — усмехнулся вдруг Фотий язвительно: — знаю, голубушка, все вижу насквозь; вот, мол, какая особа, миллионщица, Орлова-Чесменского дочь, графиня светлейшая, ручки изволит марать о сапоги мужичьи поганые! А только мне на графство твое наплевать и на миллионы тоже. Тридцать миллионов — тридцать сребреников — цена крови. Знаешь, чья кровь? Грех отца знаешь? Ну, чего молчишь? Говори, знаешь?
— Знаю, — прошептала Анна, бледнея и опуская голову.
— А коли знаешь — кайся, отца духовного слушай. Аль отца по плоти взлюбила больше, чем отца духовного? Послушание паче поста и молитвы. Вот скажу тебе: «Анна, скажу, обругай отца!» Ты и обругать должна…
Она отвернулась и молча горько заплакала. Готова была терпеть все; но чтобы он над памятью отца ее ругался — не могла вынести.
— Ну, чего нюни распустила, дура? Любя говорю.
— Простите, батюшка! — сказала она, припадая к руке его и уже забыв обиду.
— Бог простит. Ступай, завари-ка укропничку.
Послышался стук в дверь.
— Кто там?
— Его сиятельство, князь Александр Николаевич Голицын, — доложил келейник.
Анна заторопилась, хотела бежать навстречу гостю.
— Стой! Куда? — удержал ее Фотий: — ничего, подождет, не велика птица. Давай сапоги.
Надел их опять с помощью Анны, встал из гроба, подошел к аналою, зажег свечу, положил Евангелие, поставил чашу с Дарами, взял в руки крест, делая все нарочно медленно; наконец велел позвать Голицына. Анна побежала за ним.
«Входит князь и образом, яко зверь-рысь, является», — рассказывал впоследствии Фотий.
— Благословите, отче!
— В богохульной и нечестивой книжице, «Таинство Креста» именуемой, под твоим надзором, княже, опубликовано: «Духовенство есть зверь». А понеже и аз, грешный, из числа онаго есмь, то благословить тебя не хочу, да тебе и не надобно.