Он перенес ее в комнату и опять усадил в кресло; укутал потеплее, потому что начинался озноб; обложил подушками; думал — задремлет, хотел отойти, но она подозвала его.
— А что у вас? Как дела? Давно не рассказывал…
Он понял, что она спрашивает о Тайном Обществе.
Знала о нем; он долго не хотел рассказывать, — боялся, как бы не проговорилась государю, не выдала нечаянно; но, наконец, рассказал, только не называл никого по имени. Не мог скрыть: она все о нем знала, как и он о ней, вещим знанием. И потом, здесь, в комнате больной, может быть, умирающей, Тайное Общество, революция, республика казались ему игрушками, которыми он тешил ее, как больное дитя. Но иногда чувствовал с ужасом, что она понимает больше, чем он говорит, и что игрушки эти опасные: не одна ли из них — тот острый нож, которым он ранил ее до смерти?
Так и теперь начал рассказывать что-то, думая только об одном, — как бы развлечь и не ранить — подальше спрятать нож.
— Зачем не говоришь всего? — вдруг остановила она и заглянула ему в глаза пристально. — У тебя революция точно детская сказочка: Серый Волк — тиран, а свобода — Красная Шапочка. Но ведь это не так. Не так было — не так будет. Я же знаю…
О стыд! О ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
[34]Вот как, а не Красная Шапочка… Ты эти стихи знаешь?
— Знаю. А ты откуда? Кто тебе дал?
— Дядя, Дмитрий Львович. Добренький он. Все что хочу, с ним делаю. Вот и дал, только велел никому не показывать, а то ему достанется… Это об убийстве императора Павла Первого. И няня тоже рассказывала…
Помолчала и вдруг шепнула ему на ухо:
— А как ты думаешь: он знал?
Опять заглянула ему в лицо еще пристальней.
Голицын понял: спрашивала, знал ли государь-наследник Александр Павлович о том, что заговорщики хотят убить отца его, императора Павла I.
— Что же ты молчишь? Говори…
— Не надо, Софья! Зачем? Кто может судить, кроме Бога?
— Нет, надо. Я хочу знать все, что ты думаешь. Говори же, только не скрывай, не обманывай. Знал ли он?
— Я думаю, всего не знал, — ответил он через силу.
— А если бы знал, — продолжала она, — если бы знал, то все-таки… Ведь нельзя иначе? Ведь император Павел злодеем был, извергом?
— Какой изверг! Просто больной, несчастный…
— Все равно, — сумасшедший.
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.
[35]Пятьдесят миллионов людей в руках сумасшедшего, — разве можно это терпеть? Надо было убить. Никто не виноват, никто не может судить, кроме Бога. Сам Бог устроил так, что убивать надо. Умирать и убивать. Уж лучше бы не было Бога!.. И ты, и ты убил бы, если бы надо?.. Молчишь? Не хочешь сказать? Ну, все равно, я знаю, что ты думаешь…