Император все это знает. Он и сам бы не прочь угодить двору, который пытается оказать ему почтение своими танцами и своим остроумием, но не может заставить себя принять участие в том, что, по его мнению, представляет собой утомительную и раздражающую последовательность ритуальных движений. В этом смысле он, пожалуй, высокомернее Йиркуна, который всего лишь неотесанный невежа.
С галерей все громче доносятся звуки музыки – это пение рабов, специально обученных и прооперированных таким образом, чтобы каждый из них мог петь одну-единственную ноту, но зато безупречно. Даже молодого императора трогает зловещая гармония их голосов, почти не напоминающих человеческие.
«Почему их боль рождает такую великолепную красоту? – спрашивает он себя. – Или любая красота рождается из боли? Может, это и есть великая тайна искусства – и человеческого, и мелнибонийского?»
Император Элрик закрывает глаза.
В зале внизу возникает какое-то движение. Ворота открываются, придворные, прекратив танец, расступаются и низко кланяются вошедшим воинам. Воины облачены в голубые одежды, их шлемы имеют необычную форму, а длинные копья с широкими наконечниками украшены сверкающими лентами. В центре между ними – молодая женщина, чье синее платье гармонирует с цветом одежды солдат; на ее обнаженных руках пять или шесть золотых браслетов с бриллиантами и сапфирами. В ее волосы вплетены нити с бриллиантами и сапфирами. В отличие от большинства женщин двора, на ее лице нет ни следа традиционной косметики. Элрик улыбается. Это Симорил. Воины – ее личная церемониальная гвардия, которая по традиции должна сопровождать Симорил к императору. Они поднимаются по ступенькам, ведущим к Рубиновому трону. Элрик встает и протягивает ей навстречу руки.
– Симорил. Я было подумал, что ты сегодня решила не удостаивать двор своим присутствием.
Она возвращает ему улыбку.
– Мой император, оказалось, что меня сегодня тянет поболтать.
Элрик ей благодарен. Она знает, что ему скучно, а еще она знает, что принадлежит к числу тех немногих обитателей Мелнибонэ, с которыми ему интересно говорить. Если бы обычай допускал это, он предложил бы Симорил место на троне, но ей можно сесть лишь на верхней ступеньке у трона.
– Пожалуйста, сядь, милая Симорил.
Он снова садится на трон и наклоняется поближе к ней, а она усаживается на ступеньке и заглядывает в его глаза. На ее лице выражение радости и нежности. Она начинает говорить вполголоса, а ее гвардейцы отступают и смешиваются с личными гвардейцами императора. Ее слова слышит только Элрик.