— Что, Каша, — усмешливо окликали его сокамерники. — Тяжело дается физический труд?
— Да нет, ничего… Жить можно, — отвечал Пыёлдин, не оборачиваясь. — Ничего.
— Нелегко с начальством дружить, да?
— Годы, — со вздохом отвечал Пыёлдин и этим ничего не значащим словечком как бы гасил интерес к себе и со стороны приятелей, и со стороны неведомых ему стукачей. А в том, что стукачи в камере были, он нисколько не сомневался. И потому постоянно делал поправку на них, на стукачей. Докладывайте, дескать, доносите, граждане хорошие, годы меня давят и гнетут, годы…
— В твои годы на воле давно пора быть, — усмехался невидимый в слабом свете Хмырь.
— С твоим умом здесь тоже делать нечего, — отвечал Пыёлдин.
— Мой ум всегда при мне, — отчего-то злясь, произносил Хмырь.
— И годы мои тоже при мне, — улыбался Пыёлдин.
— Ну и заткнись!
— Если бы я был такой умный, как ты, я бы так не разговаривал, — поддразнивал Пыёлдин тугодумного Хмыря.
— А как бы разговаривал? — спросил тот после долгого молчания.
— Молчал бы.
— Что ж тебе мешает молчать-то?
— Да вот пристают по ночам всякие умники… Озабоченные.
— Каша… Обижаешь. Нехорошо. Ты меня слышишь?
— Нет, Хмырь, не слышу. Я сплю. И ты мне снишься… Красивый, молодой, на берегу моря… Рядом с тобой девушка необыкновенной красоты… Она улыбается, гладит рукой по щеке, целует и прижимается к тебе… На ней голубой купальник и… И больше ничего на ней нет…
— Каша… Я тебя убью, — произнес Хмырь глухим голосом и замолк до утра.
А утром, как это всегда и бывает, начались неувязки. Вертолет, который должен был прилететь сразу после завтрака, почему-то задерживался. Суковатому сказали, что у него что-то сломалось, потом выяснилось, что его перебросили на другой объект и тем самым нанесли Суковатому несильную, но болезненную обиду, дескать, есть в мире кое-что поважнее твоей вышки. Суковатый обиду проглотил и остался в своем кабинете, стоя у окна, раскачиваясь из стороны в сторону и глядя в пустынное небо…
Уже после полудня как-то неожиданно над тюремным двором возник вертолет. Он зашел со стороны, приблизился, и тогда все сразу дружно ахнули — батюшки, вертолет!
И обрадовались.
Не потому обрадовались, что была надежда на что-то там особенное, а просто от неожиданности — незнакомый, непривычный предмет висит в воздухе, гудит мотором, машет крыльями и опускается сверху вниз.
Сбежал по лестнице Суковатый, заметался по двору Пыёлдин, зашевелились зэки вокруг мачты, прикрепляя к ней петли из толстой проволоки. Тюремный двор был довольно большой, и вертолет без труда приземлился в самом его центре, подняв пыль и разметав обрывки бумажных мешков из-под цемента. Хотя Суковатый и велел с утра подмести двор и полить его водой, но за день двор снова просох и снова был раскален под солнцем.