Виктор понял недосказанное и ответил, не скрывая злости:
— Если тебя мое мнение интересует, то я готов. На мельницу или на что другое налет сделать. — Помолчал и добавил: — Бить их, уничтожать надо! Чтобы…
Не нашел слов, которые смогли бы передать его чувства, и замолчал. Григорий протянул ему кисет. И он дрожащими пальцами свернул толстенную самокрутку.
3
Около трех недель сравнительно спокойно просидел дома Василий Иванович, прикрываясь ранением. И чем дальше отодвигалось то утро, когда пули куснули его, тем реже кто-нибудь заглядывал к нему, чтобы справиться о здоровье. Причина была ясна: господин комендант лично не соизволил и разу навестить его. Вот многие и сделали вывод, что не так уж и значим Опанас Шапочник, если самое высокое местное начальство врача к нему направило, а само и не попыталось найти дорогу к его дому. Один Генка почти дневал и ночевал у него: продуктами обеспечивал и многое по хозяйству за это время собственноручно сделал.
Василий Иванович только удивлялся неожиданному усердию своего телохранителя. Удивлялся, даже недоумевал, откуда взялась у Генки эта хозяйственная жилка, если он, как было известно Василию Ивановичу, никогда даже комнаты своей не имел. А вот Нюська нисколечко не удивлялась, она точно знала, что заставляло Генку усердствовать, знала, но помалкивала. Она и раньше, как только вошла в дом Василия Ивановича, не раз ловила на себе ощупывающие взгляды Генки, но вида не подавала, что разгадала его поганое желание. Потом, когда она была не в себе от обрушившегося на нее несчастья, Генка без промедления окружил ее вниманием и сочувствием: знал, подлец, что баба, если в ее душе смятение полное, беда податлива, беда отзывчива даже на доброе слово, вовремя сказанное. За многозначительными взглядами, как и ждала Нюська, последовали будто бы нечаянные встречи в сенцах, на кухне или еще где, куда ее толкали хлопоты по дому. Генка неизменно старался ей помочь, а она, прикидываясь глуповатой, будто бы и не подозревала за этим ничего тайного, пока еще открыто не высказанного. Однако настал и такой час, когда, перехватив ее в сенцах, Генка дал волю рукам. Вот тут она и поперла на него грудью, так поперла, что он попятился, и до тех пор пятился, пока не влип спиной в стену. И сказала, не повысив голоса:
— Еще хоть раз сунешься ко мне с ухаживаниями, кобелина паршивый, сама не знаю, что с тобой сделаю!
После этого предупреждения Генка стал и вовсе шелковым, теперь на Нюську он смотрел только преданными глазами, спрятав блудливость. И вообще теперь они держались так, словно начисто забыли о недавней стычке, так умело маскировали взаимную ненависть, что Василий Иванович ничего не заподозрил. И если у Нюськи эту ненависть породило то, что кто-то попытался грязными лапами замарать счастье, которое наконец-то пришло к ней, то Генка всей своей короткой жизнью только к этому чувству и был подготовлен.