Еще когда задумывал возвести напраслину на этих двоих, сразу решил убить Мышкина во время допросов, чтобы лишнего не наболтал. А один Долбоносов, как считал Свитальский, никакой опасности не представлял и в том случае, если им даже гестапо займется: по своему скудоумию такого нагородит, что всех окончательно запутает.
Казалось, все продумал, однако разговор с Золотарем насторожил, вселил в сердце тревогу. Поэтому, наскоро перекусив, поспешил в подвал, где содержались арестованные. Грохая сапогами, прошел в камеру допросов, по его приказу оборудованную с месяц назад. Нарочно здесь ее расположил: чтобы все арестованные сразу же узнавали, что их ждет, если осмелятся запираться.
— Не мог, что ли, кровь хотя бы со стен смыть? Ишь, чуть не до потолка забрызганы, — проворчал Свитальский, усевшись за стол.
— А чего ее смывать, если сейчас за Мишку возьмусь? — буркнул Генка, но за тряпкой потянулся.
И тут Свитальского осенило, он встал, несколько раз прошелся по камере и молодо, звонко приказал:
— Стоп, Генка!.. Ничего этого не убирай, даже наоборот: тащи-ка сюда все, чем при допросах разговариваем!
— Я больше кулаками и сапогами обхожусь, — самодовольно осклабился Генка.
— Все тащи! Давай сюда и этого… Мышкина.
— Он велел кланяться…
— Все равно тащи! И положи у той стены. Чтобы любой, кто сюда войдет, прежде всего его увидел.
Скоро камера допросов выглядела так, как того хотел Свитальский: к стене напротив двери был прислонен труп Мышкина с оскалом окостеневшей гримасы боли, а на столе, заполнив его без остатка, лежали плети, щипцы и все прочее.
Свитальский осмотрел камеру еще раз и сказал:
— Я сейчас выйду, а ты доставь сюда того дурака. И пусть он хорошенько рассмотрит все это.
Вернулся Свитальский минут через тридцать. Мельком глянул на окровавленный труп Мышкина и сразу же метнулся к Долбоносову, положил руки ему на плечи и спросил с огромной заботой:
— Ну, как, Михайло? Не успел еще этот живодер, — кивок в сторону Генки, — заняться тобой?
От синяка у Долбоносова один глаз даже не открывался, из рассеченных и вспухших губ и сейчас сочилась кровь, но Свитальский словно не заметил этого и закончил с явным облегчением:
— Вот и слава богу. А я бегу сюда и все думаю: неужели опоздал?
Свитальский, придерживая Долбоносова за талию, подвел его не к массивной табуретке, намертво прикрепленной к полу, а к единственному стулу, усадил и, словно только сейчас заметив Генку, заорал:
— Пошел вон, скотина!
Генка, разумеется, не стал ждать, когда отрезок трубы, который схватил Свитальский, будет брошен в него, и выбежал из камеры.