Все это понятно, но в таком случае выходит, что я начинаю противоречить сам себе. Еще вчера, помнится, я мечтал о стабильности, сегодня же мне необходим фейерверк. Где здесь логика?
А нет ее и в помине, нет и не будет, есть лишь одна непреложная данность, и заключается она в том, что рано или поздно эгоизм и инертность окончательно меня погубят.
Последняя сентенция наводит на мысль, что я слишком уж стройно рассуждаю для человека, выпившего такое количество алкоголя за последние сутки. Пытаясь найти правдоподобное объяснение этому парадоксу, я до невероятной степени напрягаю мозг и… без всякого перехода проваливаюсь в черную бездну, милосердно избавляющую меня от необходимости дальнейших размышлений.
“Всеволод Николаевич Победин ненавидел запах камфарного масла. В его сознании он стойко ассоциировался с их комнатой в коммуне окнами во двор, парализованной бабкой, вопящей и мечущейся на постели, в то время как измученная мать пытается наложить это самое масло на старухины пролежни, и чувством дикой, нерассуждающей ненависти, поднимавшейся в груди семнадцатилетнего Севы. В такие моменты, когда крики паралитички выдергивали его из постели в четыре утра, под веками, казалось, скрипел песок, а через несколько часов начинался очередной рабочий день в любимом вузе, Победин был способен на все.
Даже на то, чтобы схватить бабку за редкие волосы и раз за разом впечатывать в стенку, наслаждаясь беспомощными стонами. Самое же страшное заключалось в том, что, отоспавшись и придя в себя, Сева не чувствовал абсолютно никакой вины за такие помыслы. Как-то раз он вернулся домой в омерзительном настроении и застал мать, которая, вся покраснев от натуги, пыталась поднять с пола перепачканную дерьмом старуху, умудрившуюся свалиться с кровати. Тогда юный филолог бросился вперед, рывком водворил на место упавшее тело, а затем двинул кулаком по лицу, больше, правда, похожему на печеное яблоко. Хорошо, что в последнюю секунду он сдержал удар, однако и без этого последствия были крайне неприятными. Мать отшвырнула его в сторону с такой силой, что Сева впечатался в стенку и из носа у него побежала кровь, а затем, вцепившись тонкими руками в свитер сына, начала осыпать его страшной бранью. Никто из многочисленных сотрудников Веры Алексеевны Побединой не мог бы и предположить, что тихая, незаметная чертежница может обладать таким запасом нецензурной лексики. Сева позволял себя трясти достаточно долго, но, когда вместе с капельками слюны мать выплюнула ему в лицо “Пошел вон, скотина!”, он стряхнул изъеденные стиральным порошком пальцы и кинулся к двери, на ходу оглашая коммунальный коридор истошным воем…