Жена – шоколадное масло плитой размером с детскую могилку.
Разменные автоматы с мелочью в метро.
Кефирные бутылки с фольговой крышечкой и ящики из проволоки, куда их складывали.
Затянутые коричневой, с пузырями, клеенкой школьные доски.
Самодельные кляссеры, бывшие книги бухучета.
Кальку, на которой пекли шарлотку.
В юности жена выписывала журнал “Кругозор” с голубенькими пластинками.
Я вспомнил свои виниловые сокровища – “Вчера”, “Через вселенную”,
“Пусть будет так”.
Бобины с пленкой для катушечных магнитофонов.
Сами магнитофоны – “Маяк”, “Астра”, “Нота”, “Яуза”.
Солдатики – пластмассовые витязи, тачанка. И особенно зеленого лежачего снайпера.
Всплыла из памяти черная банка от монпансье, ее потом приспосабливали под карандаши.
Железный кошелек для мелочи – с ячейками, чтобы загонять в них монеты.
Синяя шерстяная буденовка со звездой.
Жестяные коробочки из-под зубного порошка, где потом хранились шурупы и гайки.
Пластиковый шеврон на рукаве школьной формы, который разрисовывали и отрывали в драках. Да и сама школьная форма.
Тяжелый и гладкий, как снаряд, сифон.
Промокашки с волнистым обрезом.
Деревянные прищепки, вечно пачкающие белье.
Шелковая авоська.
Эмалированные бидоны на три литра, с ними стояли в очередь к молочной бочке.
Кепка от солнца, тряпичная, с синим пластиковым козырьком, обычно треснувшим посередине.
Кассовый аппарат в городских автобусах, куда бросался пятак, и следовало отмотать билетик.
Кое-какие вещи для нашего списка мы встречали на барахолках. У друзей, въехавших в родительские квартиры, но еще не сделавших там ремонт. На витринах провинциальных магазинов. Натыкаясь на брошенные, никому не нужные предметы из собственного прошлого, я чувствовал обидную несправедливость. Как будто у пожилого человека расстегнуты брюки, а сказать ему об этом никто не может.
И неожиданно для себя стал скупать их.
Брал не торгуясь, где видел – на ярмарках, рынках. У старушек.
Подбирал на помойках. Вывозил от приятелей, говоря, что ищу старые предметы для театральной постановки. И те с облегчением избавлялись от родительского хлама, выбрасывать который мешала совесть.
Или память, не знаю.
Нужно прекратить их физическое существование, подсказывал внутренний голос.
“Ты должен совершить обряд погребения”.
“Уничтожить форму, которая давно лишилась смысла”.
“Освободиться от прошлого”.
Одну за другой я выносил вещи за дом, на пустырь. Сваливал у старой голубятни, обливал бензином. Плавясь в огне, старые вентиляторы превращались в скульптуры Ольденбурга. Рассыпалась в прах синяя олимпийка, оставляя на земле черный позвоночник молнии.