Несколько мгновений Адриан пристально смотрел на Кандиду. Затем выражение его лица изменилось, и он с улыбкой пошел к ней от окна, бормоча:
– Примите мои извинения… Я не знал… Я думал, что вы…
– Адриан! – громогласно прервал его лорд Манвилл и добавил уже более спокойным тоном: – Кандида, позвольте представить вам моего немного странного и эксцентричного подопечного, мистера Адриана Раштона. Адриан – мисс Кандида Уолкотт.
Адриан поклонился ей. Кандида присела в реверансе. Затем после нескольких секунд неловкого молчания лорд Манвилл, подойдя к камину, сказал:
– Может быть, Адриан, ты потрудишься объяснить мне, почему тебя исключили из Оксфорда?
– Я попался, когда в два часа ночи влезал через окно, – ответил Адриан.
– Как неосторожно и легкомысленно с твоей стороны попадаться, – добродушно заметил лорд Манвилл. – Надеюсь, вечеринка стоила того? Или дама?
– Ни то, ни другое, – мрачным голосом ответил Адриан. – Я был один.
– Один?! – воскликнул лорд Манвилл. – Да что же, скажи на милость, ты мог делать один в два часа ночи?
Адриан не ответил, и его светлость продолжал:
– Ну а был-то ты где?
– Я был на кладбище, раз уж тебе непременно это надо знать, – ответил Адриан.
Лорд Манвилл недоверчиво уставился на него.
– Ты не устаешь удивлять меня, Адриан, – наконец заметил он. – Ну ладно, как бы то ни было, мы сможем обсудить это как-нибудь потом. Теперь же я буду весьма тебе обязан, если ты чем-нибудь займешь мисс Уолкотт. Я знаю, что управляющий ждет меня и, кроме того, еще с полдюжины людей непременно будут настаивать, чтобы я уделил им внимание после такого долгого отсутствия. Полагаю, вам, молодым людям, есть о чем поговорить.
Произнеся последние слова, лорд Манвилл вышел.
Кандида, скованная смущением, стояла в центре комнаты. Ее бледно-розовое платье и элегантная шляпка делали ее еще моложе. Адриан, однако, на нее не смотрел. Он не отрывал взгляда от двери, в которую только что вышел его опекун, и раздраженно произнес:
– Ну вот! Как это на него похоже! Если бы я сказал, что был на какой-нибудь попойке, разрубил часы на Оксфордской башне или переколотил половину стекол в колледже, он был бы в восторге! Или если бы я сказал то, что ему хотелось услышать, – что я был с какой-нибудь…
Тут он вдруг, похоже, осознал, с кем говорит. Слова так и замерли у него на губах, и он, в раздражении повернувшись к столу, накрыл чем-то лист бумаги, на котором писал, как будто Кандида могла что-нибудь прочитать.