Однако самым интересным и тревожным было то, что это желание не было ни единственным, ни самым сильным чувством, которое Джоанна разбудила в нем. По отношению к ней он чувствовал нежность, что было больше, чем просто симпатия. Она нравилась ему, и это было более сильное чувство, чем дружба.
Не любовь.
Он не верил в любовь.
Его родители доказали ему, что любовь — это слово без значения, это всего лишь притворство, эмоциональный наркотик, которым люди обманывают себя, ширма, за которой они прячут их истинные чувства. От случая к случаю и всегда с явной неискренностью его мать и отец говорили ему, что они любят Маленького Алекса. (Его отец был Большой Алекс, и часто Маленькому Алексу казалось, что мама по большей части жестоко обижала его, когда бывала сердита на Большого Алекса, да и Большой Алекс тоже скверно обращался с Маленьким). Иногда, когда на них находило настроение — обычно после того, как утреннее похмелье было побеждено, но до того, как дневная порция виски разбудит в них драконов — они обнимали Маленького Алекса, плакали и громко ругали себя за то, что они сделали: за очередной подбитый глаз, синяк, или порез, или ожог. Когда они чувствовали себя особенно виноватыми, то покупали для Маленького Алекса множество недорогих подарков: комиксы, дешевые игрушки, леденцы, мороженое, как будто закончилась какая-то война и требовалось возместить убытки. Но эта штука, которую они называли любовью, никогда не длилась долго. Через несколько часов она увядала, а через день или два исчезала совсем. Со временем Алекс стал бояться, когда его родители сюсюкали и пьяно демонстрировали свою "любовь", потому что, когда она шла на убыль, как это бывало всегда, злость, враждебность и жестокость казались еще хуже в сравнении с тем кратким перемирием. В своем лучшем проявлении любовь была как приправа, как перец или соль, которыми пользуются, чтобы сдобрить горький вкус одиночества, ненависти и боли.
Поэтому он не влюбился, не влюбится и просто не смог бы влюбиться в Джоанну Ранд. Он на самом деле что-то чувствовал к ней, что-то довольно сильное, но он не знал, как это назвать. Больше, чем желание или привязанность. Что-то новое. И странное.
Он выпил две бутылки пива и вернулся в постель. Ему никак было не улечься удобно. Он ложился на спину, на правый бок, на живот, по-всякому, как только позволяла его поврежденная левая рука. Но повреждение было ни при чем, при чем здесь была Джоанна. Наконец, он попытался отогнать ее живой образ, представляя усыпляющее колыхание моря, грациозно перекатывающиеся массы воды, бесконечные цепи волн, вздымающихся в ночи и разбивающихся о песчаный берег, пену, похожую на воздушную кружевную шаль, и через некоторое время он действительно уснул, но ему не удалось изгнать ее из своего воображения, потому что Джоанна появлялась, как русалка на гребнях волн, как много русалок, как сто миллионов Джоанн с гладкими рыбьими хвостами и плавниками. Все сто миллионов, ряд за рядом, направлялись к песчаному берегу, перекатываясь, вздымаясь и разбиваясь, перекатываясь, вздымаясь...