— Гассан, брось! Что ты говоришь, глупый!
Я сделал шаг к нему: вздрогнув, он поднял глаза. Безумный ужас сузил потемневшие зрачки.
— Белая женщина!.. Та, что шла с ним весь путь от Кала-и-Хумба. Ты видишь ее, святой Хира-Чарма?
Толпа вздрогнула и застыла снова. Чарма перевел на меня взгляд. С минуту мы смотрели в упор, беспощадно, насмерть в глаза друг другу.
— Вижу…
Гассан вскрикнул и бросился наземь. Рядом с ним, крестом разметав руки, рухнул Ходжой… Арслан… еще один… еще… вложил клинок в ножны.
— Пора кончить! Гассан, вставай, едем. Пустишь коня вскачь до Лянгара всю дурь разнесет ветром. Я не помню ни слов твоих, ни камня. Едем!
Хира-Чарма наклонился и положил руки на голову джигита.
— Имя его отныне — Ходжа-Сафид, Белый. Ибо он очищен Тропою. Благодать на нем. Он останется с нами.
Гассан, привстав, охватил колени старца.
— Да будет!
— А твоя жена и ребенок, Гассан?
— Пророчествую, — прохрипел, подымаясь, Арслан, — о брате нашем, взысканном милостью святого Хира-Чармы, страхом бога помазанном на благодать. Жену его возьмет брат, ребенок же родится мертвым.
— Да будет! — повторил, выпрямившись, Гассан. Прежнего возбуждения не было и следа. Он был совершенно спокоен.
— Ходжа-Сафид, — ласково обратился к нему Хира-Чарма. — Послушание первое: подержи в последний раз стремя… тому, кого ты звал своим господином. Он едет.
Я двинулся к спуску.
— Прощай, Хира-Чарма.
Из-за откоса, заплетаясь в полах халата, внезапно вынырнула фигура чиновника шугнанского бека — того, что послан сопровождать меня до Памира. Согнувшись, он подбежал к старцу и зашептал, часто-часто. Хира-Чарма слушал, застылый и строгий. И ответил громко:
— Нет! С почетом проводите гостя. Чтите фирман эмира.
Гассан, как во сне, невидящими глазами встретил меня у стремени. Я сказал, разбирая поводья:
— Помни: мой путь — прямо на Хорог, прибрежной дорогой. Три дня я буду идти полупереходами. Когда с твоей головы сойдет сегодняшняя одурь — ты догонишь меня. Но помни — три дня. Больше я ждать не буду.
* * *
Один возвращался я по зачерневшему сумерками ущелью. Проводник лянгарец, далеко впереди, нещадно гнал коня: надо же было оповестить о случившемся на скале Хира-Чармы раньше, чем я вернусь в кишлак. Чиновник и его джигиты отстали. Я ехал один. И в первый раз за эти дни легко и твердо думалось о будущем пути — о подлинной Заповедной Тропе, к которой кала-и-хумбский переход — радостное, детское преддверье.
Теплый ветер ласково овевал лицо. Луною серебрились уже снеговые вершины. Ширь, приволье. Один…
«Радугой перьев павлиньих сад зацветен затененный…