Самое странное то, что невозможно было определить – кто уезжает, а кто остается. Первым в вагон поднялся мужчина, за ним светловолосая женщина. Потом по лесенке взобрались и все остальные. Некоторое время спустя женщины и дети спустились на платформу, и лишь мужчина остался в купе. Блондинка прижала к себе мальчика и несколько раз крепко его поцеловала. Когда же паровоз вздрогнул и выпустил клуб дыма, мужчина и светловолосая женщина поменялись местами – она поднялась в вагон, а он спустился. Мужчина взял ее за руку, попытался удержать на последней ступеньке.
– Ради бога, Сильви. Не уезжай! – крикнул он, повысив голос – паровоз пыхтел все сильнее.
Еще через пару секунд поезд тронулся с места. Блондинка сбросила с плеч отороченное мехом пальто, перекинула его через руку и с явным удовольствием посмотрела вперед, в сторону локомотива. Провожающие печально глядели ей вслед, так и не дождавшись прощального взмаха руки.
Итак, ровно через шесть лет после несостоявшейся поездки в Польшу, Сильви Ковальская-Жардин, наконец, готовилась осуществить свое намерение. Она знала, что все – и Жакоб, и Лео, и Каролин, и принцесса, и даже Фиалка – против ее затеи. Принцесса Матильда с дочерью ненадолго приехали в Париж и угодили как раз к моменту расставания. Все эти люди интересовали Сильви очень мало. Расставаться с ними ей было совсем не жаль. Разве что с сыном – такой тихий, послушный мальчик, очень похожий на покойного Тадеуша, хотя тот был куда живей и шаловливей. «Мой сын вырос таким, потому что его воспитывали старики, уставшие от жизни и боящиеся всего на свете», – думала Сильви. Когда кончилась война, Лео вернулся в ее жизнь молчаливым и застенчивым чужаком. Прошло четыре месяца, но лед отчуждения так и не растаял.
Сильви дышала полной грудью, словно только что вырвалась на чистый воздух из прокуренного помещения.
Она должна была от них уехать – во что бы то ни стало. Когда прошла первая эйфория освобождения, воцарилась неистребимая скука, вгонявшая ее в отчаяние. Были дни, когда Сильви вообще не хотела подниматься с постели. Ей казалось, что муж утратил к ней всякий интерес – занят только собственной матушкой, тяжело переживавшей недавнюю смерть Жардина-старшего. Жакоб постоянно находился в состоянии депрессии. Он все время думал о мертвых, число которых все увеличивалось. Если же кто-то из его товарищей остался жив, то разговоры шли только об одном – об ужасах лагерей смерти. Сильви не желала больше об этом слышать. Все время Жардин теперь врачевал душевные раны прошедших через ад. Временами ей казалось, что он сам растворился в этой преисподней.