– Вот им радости – тебя сжигать… – начал Двалин, но стих под пронзительным взглядом Ньёрда.
– Я сказал – я остаюсь.
– Как хочешь, – пожал плечами Фрейр. – По коням, ребята! – крикнул он и обернулся: – На асов не надейся… Ну, сам понимаешь.
И первым двинулся вверх из страшной горной котловины.
Ньёрд остался. И поселился в той самой хижине, во дворе которой впервые увидел рыжеволосую. Время шло на часы, а не на месяцы или годы. В первый же час, как сумерки коснулись тенями земли, Скади, ужом вывернувшись из нечистой сорочки, подтолкнула Ньёрда к стене:
– Ну-ка, подвинься!
И горячее тело прильнуло к вану, обдавая теплой волной. Ньёрд минуту-другую лежал, не шевелясь. Не то, чтобы ван был пуританином или строго соблюдал целомудрие. Он был не прочь притиснуть к стогу девчоночку, а с вдовушками шел и дальше. Но никогда не попадался так нелепо: по углам притворно всхрапывали старшие брат и сестра Скади. У печи жевал губами теленок, которого из хлева взяли в морозы.
А рядом, прижимаясь плотнее, пока их ноги не переплелись, жадно дышала, щекоча волосы, ведьма. Ван старался не шевелиться и даже пореже дышать. Он не признавался сам себе, но раскрытая тайна, знание того, что рядом с ним – полутруп или станет такой через несколько дней или часов, отпугивала вана брезгливостью. Так, люди сторонятся калек и убогих, даже если их язвы не заразны, а болезнь не опасна. То, что вначале показалось жаром, теперь леденило: Скади была словно ледышка. С чего он взял, что ее дыхание обжигает?
– Какая ты… – попытался отодвинуться Ньёрд, но девушка уже, поднимаясь, сама поняла, лихорадочно нащупывая одежду. В быстрых, беспорядочных движениях было больше стыда, чем гнева, и Ньёрд, не вытерпел, потянул Скади за руку, в темноте белевшую водяной лилией кисть.
– Иди сюда! – позвал, прижимая к себе. Скади послушно присела на краешек постели.
В лунном свете зелень в глазах сгустилась до черноты. Скади вдруг всхлипнула, ткнулась лицом в плечо Ньёрда. Он гладил худые плечи с остро выпирающими лопатками, говорил слова, которые говорят любимым все на свете. Скади послушно кивала, отогреваясь.
А потом они торопились, жадные, всхлипывающие. Забывшие обо всем и даже о себе, многорукий монстр пожирал сам себя. Ньёрд ввинтился в жаркую плоть Скади – однополое существо рычало, металось, кричало от неизбежного. В старости, каким бы потом она не захлестнула тебя, всегда таится угроза; все кончено, и ты потерянно лежишь, запрокинув руки за голову, обиженный тем, что тебя лишили твоей части. Разбросанная одежда, мгновенная вспышка – и то же одиночество, которое одно только и есть рядом с тобой всегда. Как ни тщись, как ни безумствуй – лишь избранная ночь поможет женщине в ее втором я. Ньёрду же даже такой малости, как надежда, не оставалось.