Ньёрд еще надеялся, что Тун отъехал достаточно далеко, чтобы обвал не задел его. Скади пыталась удержать трясущиеся руки, выкручивая и переминая пальцы.
– Они погибли? Они все погибли? – пытливо вглядывалась в вана.
– Будем надеяться, да, – Ньёрд обнял жену за плечи и, в последний раз бросив взгляд на погибший мир, так и не успевший понять смысл своего существования, двинулся вверх. Там, ван помнил, перевал через горы.
Погода испортилась сразу, как они перевалили через горный хребет. Скади, полуослепшая и обессилевшая, еле переставляла ноги в глубоком снегу. Черные вмятины все сближались – шаги давались все с большей мукой. Пока усталость не навалилась равнодушием. Ньёрд поддерживал жену, но нести не мог: поскользнись он, тогда они вдвоем покатятся, ломая кости, вниз по отвесному склону. Поэтому он старался ставить ступню так, чтобы Скади могла ступать след в след. Ньёрду казалось, все его тело превратилось в кусок льда: вначале ноги и руки щипало, прокалывая иголками и вызывая судорогу. Теперь он тупо переставлял ноги, следя лишь за тем, темнеет ли позади силуэт Скади. Ледяная крупа до крови иссекла обмороженное лицо. Ранки тут же покрывались корочкой льда, пока лицо не превратилось в ледяную блестящую маску. А спуск был по-прежнему беспорядочен и бесконечен, пока, оглянувшись в очередной раз, Ньёрд не увидел, что Скади пропала.
Пришлось, напрягая волю, вернуться. Подъем оказался чудовищней спуска, словно подножие нарочно грузилом тянуло вниз. Он перевалился через очередной ледовый гребень, припорошенный наметенным пургой снегом, только тогда вздохнул с облегчением.
Ньёрд и не подозревал, что так долго не озирался; в белом аду время утратило смысл. Ему казалось, что он сделал лишь пару шагов, а Скади, упираясь, но неуклонно продвигаясь вперед, ползла по насту, словно гигантский черный паук, помогая себе руками и коленями.
Ньёрд вздохнул, обжигая морозом легкие. Двинул навстречу. Когда Ньёрд дополз до жены, Скади уже утратила последние искры воли. Она поводила бессмысленно головой. Волосы при каждом взмахе звенели сосульками.
– Не могу больше, не хочу. Давай останемся здесь.
Ньёрд скорей угадывал, чем слышал слова. Может, это только его мысли, смешанные с заунывным ветром? Но нет, говорила Скади. Каждое слово – трещинами на обескровленных губах. Жидкость, бледно крашенная клюквенным соком, тут же замерзала.
Ньёрд не ответил, щадя силы. Теперь первой, по полметра в час, передвигалась Скади. Ньёрд полз позади, подпихивая женщину своим телом. Каждый толчок – стон из стиснутых губ. Остановка – и еще один толчок. Вся жизнь Ньёрда впаялась в эту цепочку бесконечных повторов.