Он не собирался сдаваться и когда зарозовел рассвет.
– Мгм, – окостеневшие челюсти Скади разучились человеческой речи. Да и Ньёрд больше походил на медведя, ворочающегося в тесноте. Сейчас, приди кому в голову забава переместить Скади в любую точку пространства, в любой из девяти миров, Ньёрд все так же бы упорно толкал и толкал бесчувственную женщину перед собой, лишь бы сдвинуться еще на локоть, на пядь.
Ньёрд даже не заметил, как, натянувшись пологом облаков, просеялся дождь, сменивший метель. Лишь облизал губы, когда растаяла, сорвав кожу, ледяная маска на лице. При вспышках молний лицо Скади было мертвенно бледным. Ньёрд со стоном перекатился на бок. Прислушался к дыханию жены. Потом лихорадочно рванул одежду на груди Скади: сердце медленно, через раз, но билось. Лишь тогда позволил себе закрыть глаза и провалиться в черный кошмар без снов.
Шел седьмой день их жизни, а мужчина и женщина спали. Солнце, приподнявшись, высушило одежду. Подсушило раны, стянув кожу. Тени стали длиннее. Сначала зашевелилась женщина. Первая мысль, впитанная вместе с первым вдохом, вжала в землю.
Скади прислушивалась к мерному дыханию ее мужчины, страшась и желая повернуть голову. Не так пугало уродство и перемены, которые могли в их последний день произойти с Ньёрдом, как Скади боялась увидеть на его лице отражение собственного уродства. Она видела, помнила женщин селения: любимых в юности, а через несколько дней постылых и ненавистных, цепляющихся за мужчин, которые даже в предсмертных стонах не вспоминали о своей женщине.
Ньёрд очнулся разом. Попытался, раздирая поджившие трещины губ, улыбнуться жене.
Под ними, уютно устроившись под ясеневой рощей, зеленела долина. Ньёрд рассмотрел аккуратные полоски пашни и маленькие с расстояния фигурки ванов.
– Ты не постарел, – Скади осторожно опробовала голос, но, говорят, голос женщины в любом возрасте скрывает возраст, а муж был пришельцем, чужаком. Но о том же твердила и кожа рук, обмороженная, но упругая.
Скади разлепила губы:
– Скажи, ты и теперь будешь меня любить? – но она уже знала ответ, да и не суть важно, что подумает один мужчина, когда кругом, в жизни, теперь такой долгой, их будет много, а Скади по-прежнему молода, прекрасна и жадна до новых ощущений.
– Люблю тебя, – откликнулся ван, дивясь женскому неразумному безрассудству: они пережили столько, сколько другому бы хватило на годы, выдержали на краю гибели, Скади, наверное, навек потеряла сына, а она думает, будут ли ее любить?! Нет, Ньёрд раз и навсегда отказывался даже пытаться понять эти существа.