Каждый делал свое: сержант Сабиров смуглыми, почти черными пальцами рвал былинки и, покусав, отбрасывал; пулеметчик Захарьев запрокинул лицо к небу, и острый кадык его ходил туда-сюда; Пощалыгин, чавкая, жевал сухарь; Рубинчик то наматывал, то разматывал обмотки, в старательности высунув кончик языка; Чибисов читал газету, шепча вполголоса — такая была привычка. В сторонке командир роты собрал офицеров и что-то втолковывал им; его время от времени дополнял жестикулирующий замполит.
Сергей, как и Захарьев, глядел вверх. На голубовато-сером небе налезали друг на друга кучевые облака, как льдины на реке в весеннее половодье. Да, весна! Дует ветер с юга, теплый и влажный, овевает твое лицо, и на губах от него остается терпкий привкус.
Сергей закрыл глаза, но ухо привычно улавливало звуки: приглушенный сиплый бас — «А я правду-матку любому рубану, хочь самому старшине!»; где-то в обозе ржали лошади; задребезжал котелок; кто-то сопел, вероятно, Рубинчик возится с обмотками; чавканье — ну это ясно, Пощалыгин. Чавканье прекратилось, и раздался пощалыгинский тенорок:
— Чего, братья славяне, приуныли? Не вдарить ли частушку?
Сергей разлепил веки. Пощалыгин будто ждал этого, подмигнул ему, запел:
И весна идет,
И цветами пахнет.
Скоро миленький придет…
Четвертая строка была настолько неприличной, что Сергей покраснел, сержант Сабиров хмыкнул, а Чибисов оторвался от газеты и сказал:
— Это еще что? Спел бы чего-нибудь полезное!
— Изволь, паря!
И Пощалыгин, подражая женщине, пронзительно затянул:
Вы молите, девки, бога,
Чтобы Гитлер околел.
Он советскому народу,
Как собака, надоел.
Кругом засмеялись. Чибисов сказал: «Ну, это иное дело!» — и снова уткнулся в газету, читая вполголоса. Пощалыгин проверещал следующий куплет:
Гитлерюга, не рычи,
На нас зубы не точи.
Наша армия сильна,
Поколотит вас она.
Никто не заметил, как подошли и остановились поблизости замполит Караханов и обтянутый, словно спеленутый, ремнями майор в роговых очках. Майор сказал:
— Агитаторов, товарищ Караханов, следует подбирать повседневно. Искать их и находить! Вот взгляните: ефрейтор читает газету. Почти вслух. Но ему мешают…
Караханов не успел раскрыть рта, как майор шагнул к Пощалыгину:
— Товарищ боец!
Тот, оборвав частушку на полуслове, лениво приподнялся.
— Садитесь, садитесь.
Пощалыгин так же лениво опустился на пень, надел пилотку и воззрился на офицеров. Майор поправил очки:
— Товарищ боец, вот вы исполняли частушки… Это что же, собственного сочинения?
— Зачем? Я не сочинитель. Подцепил в Сычевке, девчата пели.
— А, значит, фольклор. Ну-с, это, разумеется, недурно. Но вы несколько мешаете… Вот ефрейтору… Товарищ ефрейтор, как ваша фамилия? Чибисов? Я агитатор полка майор Копейчук. Вы не могли бы почитать газету вслух?