— Да нет, очень мало.
Почему-то вспомнился опять парнишка из комендантского взвода, про которого рассказывал Светлане в лагере.
Деревенские ребята, все до одного с семи лет идущие в школу, Светланкин чемодан, битком набитый учебниками, солдат, всю ночь промечтавший об алгебре, — что-то объединяло их всех.
Это — наше. Косте казалось, что именно за это сражался отец в семнадцатом году и что он сам в сорок втором пошел защищать именно это.
И мама больше двадцати лет работала ради этого.
Светлана смотрела снизу и сбоку на Костино похудевшее лицо. Уедет сегодня. Завтра, прямо с поезда, на лекции. Неужели сможет учиться, внимательно слушать, записывать?
Да, сможет. Ведь он сам недавно еще говорил ребятам: «Тяжело, а ты не жалуйся, не раскисай…»
И еще — что каждый должен как можно лучше делать порученное ему дело.
Казалось, что дома поселка поворачиваются, одни выбегают из-за других…
Сейчас, вот именно с этого места, около переезда, будет видно библиотеку. Костя напряженно вглядывался…
Вот она.
Приезжая на каникулы, никогда не забывал посмотреть в окно в этом месте. Мама знала приблизительно, с каким поездом он может приехать, и выходила на крыльцо, — а может быть, и к нескольким поездам выходила. Махала платком, было очень хорошо видно. А Костя махал платком из окна.
Светлана поняла, о чем вспомнил Костя. Зинаида Львовна рассказывала. Она называла это «наш беспроволочный телеграф».
Вот и не видно больше библиотеки… Сунул руку в карман. Сейчас пойдет курить в тамбур.
— Светлана, я пойду покурю.
Хорошо, что он в общежитии живет, с товарищами, а не один. А сейчас что ему нужнее — разговаривать с ним или пускай лучше помолчит?
Ладно, пускай помолчит, покурит…
— Ах, мерзавцы, мерзавцы!
Эти негромко произнесенные слова были сказаны с такой горячностью и с таким негодованием, что Светлана невольно обернулась посмотреть, кто сказал. Должно быть, вон тот мужчина с проседью в волосах, в сером пальто, который читает газету. Ну да, опустил газету и обвел взглядом соседей, как будто хочет поделиться с ними своими чувствами. Симпатичное у него лицо и даже как будто знакомое… Очень убедительно он рассердился — все соседи заинтересовались. Молодой офицер, сидевший с ним рядом, вопросительно на него посмотрел.
— Суд над Манштейном, военным преступником, гитлеровским генералом — читали?
— Нет, — сказал офицер, — я сегодня еще не видел газет. Ведь о нем писали что-то? Англичане его судят?
— Да, да. Вы, должно быть, читали, как в его пользу подписка была объявлена и как высокопоставленные лица в складчину самого лучшего адвоката ему нанимали, А вот теперь начали судить. На скамье подсудимых сидел с горящей сигарой в зубах, в элегантном костюме… Только в Крыму причастен к убийству семидесяти пяти тысяч человек. А вот каким стилем ему сообщали об этом: «Погода хорошая и сухая. Гражданское население расстреляно».