Мегрэ, не глядя, сказал:
– Да.
– Это шрам от давней операции. Аппендицит.
– А пятна?
– Это самое любопытное. Не могу ручаться, но я почти уверен, что это следы от охотничьей дроби. Это подтверждало бы, что человек некогда жил в деревне; был он крестьянином или полевым сторожем – этого я не знаю. Очень давно, должно быть лет двадцать назад, если не больше, в него попал заряд дроби. Я насчитал семь… нет, восемь одинаковых следов, расположенных в виде дуги. Мне случилось однажды видеть нечто похожее, но тогда рисунок не был таким правильным. Надо будет это сфотографировать для моего архива.
– Вы мне позвоните?
– Вы будете у себя?
– Да, на службе, а обедать буду скорее всего на площади Дофины.
– Я сообщу, что обнаружу.
На улице, залитой солнцем, Мегрэ вытер платком лоб. Лапуэнт не мог сдержаться и то и дело сплевывал: у него тоже был мерзкий привкус во рту.
– Я велю продезинфицировать багажник, как только мы вернемся, – объявил он.
Прежде чем сесть в машину, они зашли в бистро и выпили по стопке виноградной водки. Напиток был таким крепким, что Лапуэнт ощутил тошноту и поднес ко рту руку, испугавшись, что его вырвет. Потом ему стало легче, и он пролепетал:
– Извините меня.
Когда они вышли, хозяин бара сказал клиентам:
– Эти тоже жмуриков опознавать приходили. Все они заглядывают сюда такие.
Он-то сам к таким вещам привык: кабачок его находился как раз напротив Института судебной медицины.
Глава 2
Сургуч для бутылок
Когда Мегрэ вошел в длинный коридор здания на набережной Орфевр, в глазах у него мелькнула веселая искорка: даже сюда, в самое серое и тусклое место на земле, проник солнечный свет, пусть даже только в виде светящейся пыли.
У дверей кабинетов на скамейках без спинок сидели люди, некоторые были в наручниках. Мегрэ направлялся к начальнику, чтобы доложить о находках на набережной Вальми, когда один из сидящих встал и поднес руку к полям шляпы в знак приветствия.
С фамильярностью, обычной для людей, которые видят друг друга ежедневно в течение многих лет, Мегрэ бросил ему:
– Ну, Виконт, что вы об этом скажете? А вы уверяли, что на куски режут только одних публичных женщин.
Тот, кого все называли Виконтом, не смутился, хотя наверняка понял намек. Он был педераст, разумеется, тайный. Он «делал» набережную Орфевр уже пятнадцать лет для одной из парижских газет, агентства печати и двух десятков провинциальных газеток. Он еще сохранил манеру одеваться, принятую в бульварных пьесах начала века, и на груди у него на широкой черной ленточке висел монокль. Из-за этого монокля, которым он, впрочем, никогда не пользовался, его, наверное, и прозвали Виконтом.