— Дама, с которой он приходил, называла его так в моем присутствии.
— Он говорит с акцентом?
— Не так, чтобы очень. Однако мне всегда казалось, что он, должно быть, с юга или корсиканец.
— Благодарю вас!
И на этот раз на лицах присутствующих в зале снова можно было прочесть разочарование. Все ожидали драматической очной ставки, а вышел обычный, на первый взгляд даже невинный обмен вопросами и ответами.
Председатель посмотрел на часы.
— Объявляется перерыв до половины третьего.
В зале снова началась суматоха. Все повскакивали с мест и стояли стеной, чтобы взглянуть на выходившую Жинетту Меран. Издали Мегрэ показалось, что метр Ламблен спешит вслед за ней, а она время от времени оборачивается, чтобы удостовериться, идет ли он.
Едва комиссар вышел за дверь, как сразу натолкнулся на Жанвье и бросил на него вопросительный взгляд.
— Их поймали, патрон. Они оба у нас в полиции.
Комиссар не сразу сообразил, что речь идет уже о другом деле, о вооруженном налете на кассу филиала банка двадцатого округа.
— Как это удалось?
— Люка арестовал их в квартире матери одного из парней. Другой, товарищ сына, прятался у них под кроватью, а мать об этом не знала. Три дня они не выхолили из комнаты. Бедная женщина поверила, что сын болен и готовила ему микстуры. Она — вдова железнодорожного служащего, работает в аптеке неподалеку от дома…
— Сколько им лет?
— Сыну — восемнадцать, а товарищу — двадцать.
— Не признаются?
— Пока нет, но мне кажется, что у вас они скоро расколются.
— Пообедаем вместе?
— Давайте. Я предупредил жену, чтобы она меня к обеду не ждала.
Когда они пересекали площадь Дофин, направляясь в пивную, ставшую уже чем-то вроде филиала уголовной полиции, по-прежнему шел дождь.
— А что слышно во Дворце? — спросил инспектор.
— Пока ничего определенного.
Остановившись возле стойки, они ожидали, когда освободится какой-нибудь столик.
— Нужно позвонить председателю и попросить, чтобы он разрешил мне не дожидаться конца заседания.
Мегрэ больше не хотелось терять времени, неподвижно сидеть в душном зале среди толпы, слушать показания свидетелей, от которых уже нечего было ждать каких-либо неожиданностей. Все они уже побывали в его тихом кабинете, а многих он даже видел в привычной им домашней обстановке.
Суд присяжных всегда был и оставался для него самой неприятной, самой мрачной стороной его деятельности, и, присутствуя на нем, он всегда испытывал чувство тоски.
Разве все там не было фальшивым? И совсем не по вине судей, присяжных или свидетелей. Дело было также не в кодексе и не в процедуре. А просто потому, что человеческая судьба сводилась к краткому резюме.