— Тебя такое заглавие задевает? Что же, сколь я могу судить, ты имеешь для этого некоторые основания. В самом деле, кого из нас двоих можно считать отцеубийцей?
Уже тогда, в те минуты первого свидания, Кауров уловил манеру Кобы: риторические вопросы уснащали скупую речь.
— Мой отец — «холодный сапожник», — продолжал Коба.
«Холодный сапожник» — тот, что сидит на улице и тут же чинит обувь. Подтвердилась догадка Каурова: да, с ним разговаривает человек из народа, выходец из самых низов, знавший нужду, нищету и, наверное, с раннего детства ненавидящий богатых.
— Сапожник, повторил Коба. Зачем я его стану убивать? — Он опять выдержал паузу после этого очередного риторического вопроса. — А твой отец полковник. И к тому же хотя и небольшой, но все-таки помещик.
Ага, значит, Коба приехал уже осведомленный. Да, родитель Алексея был полковником в отставке и теперь жил на покое в собственном имении недалеко от Кутаиса. Российская казна выплачивала ему пенсию — 250 рублей в месяц. А те, кто вынужден был продавать пару своих рабочих рук, труженики в его поместье, нанимались, как и по всей округе, за 100 рублей в год. Когда-то, еще малышом, Алеша был поражен этой несправедливостью, с ней не мирилась совесть.
— Ошибусь ли я, — меж тем говорил Коба, — если предположу, что он и поныне посылает тебе деньги?
Простой грубоватый вопрос требовал ответа.
— Не ошибешься, подтвердил Кауров. Получаю от него сорок рублей в месяц.
Коба удовлетворенно усмехнулся.
— А что ты делаешь на его деньги? — Снова он выдержал паузу. — Подготавливаешь революцию. Намереваешься отобрать у него и землю и царскую пенсию. Он этакое может и не пережить. Тебя это, однако, не останавливает? А?
— Не останавливает.
— Получается, следовательно, что как раз ты и есть отцеубийца. Да еще и у отца же берешь на это деньги.
Коба засмеялся, довольный своей шуткой. Смех тоже был веселым, как и взгляд. Кауров увидел его зубы, крепкие, подернутые желтизной, немного скошенные внутрь. Конечно, этот Коба не лишен юмора. Правда, тяжеловатого: мотив, казалось бы, к юмору не располагал. И логика Кобы была сокрушительна. Да, сильный, видимо, человек. Сильный работник. И возразить нечего. Все же Кауров нашелся:
— О таких вещах, товарищ Коба, еще Гете размышлял. У него сказано: теперь роль древнего рока исполняет политика.
— Где же Гете об этом говорил?
Полоска солнца уже сползла со скамьи, почти померкла. Однако еще пробивались последние оранжевые лучи. Один будто застрял в щетине Кобы, явственно отблескивала примесь рыжины. Были ясно видны и глубоко посаженные его глаза. Теперь они вдруг сменили выражение: стали как бы вбирающими, впитывающими. Впоследствии Кауров не раз схватывал во взгляде Кобы такую, казалось бы, далекую от дел внимательность: сын сапожника как бы на ходу пополнял образование, нечто усваивал.