Улыбаясь, он поднес стакан к своему большому рту и, причмокивая, вытянул до дна. Вслед и Кауров поставил на скатерть опорожненный стакан. Коба лишь отхлебнул, И вытер рукой жесткие усы.
— Почему же вы, товарищ, проявляете такую половинчатость? — шутливо спросил Вахтанг.
Знать бы ему, что за человек перед ним сидит, не стал бы, наверное, над ним подтрунивать. Коба был крайне чувствителен к насмешке. Янтарная примесь, желтизна в его радужнице мгновенно проступила явственней. Остановившийся гипнотический взор уперся в кассира. Кауров тогда впервые увидел этот взгляд, для которого лишь позже нашел обозначение. Улыбка непроизвольно сползла с лица Вахтанга. Несколько секунд длилось молчание. Ничего, казалось, не произошло. Ничего, кроме лишь взгляда. Затем глаза Кобы обрели свой прежний туск, не мрачный, скорее веселый.
— Хотя монашеских зароков не давал, — спокойно выговорил он, — вином нс увлекаюсь.
Это было истиной. Много раз впоследствии Кауров имел случаи убедиться, сколь Коба воздержан в употреблении питий, какими славна Грузия. Кутаис в особенности имел репутацию города, обильного вином. Белые, голубые, серые каменные домики, лепившиеся по склонам долины Рионн, что составляли разбросанный город, были почти без исключений окружены, по нынешней нашей терминологии, приусадебными виноградниками, дарующими пьянящий сок. Однако Кобу Кауров никогда не видел пьяным.
Отодвинув вино, небритый, да и характером вроде щетинистый, участник застолья продолжал:
— Кроме того, и тост ваш нуждается в критике. Душа человека не река. И тем более не река горная, которая знать ничего не знает, лишь несется вскачь. Душа человека — море. Чего только не вмещает она? Об этом хорошо сказал Казбеги.
Процитировав наизусть несколько строк, принадлежащих автору «Отцеубийцы», Коба добавил:
— Такую же мысль можно найти и у Достоевского. Но наш грузинский классик сказал это раньше.
В свойственную Кобе манеру бесстрастия тут ворвалась более живая нотка — он гордился грузинской литературой, любил свою маленькую родину.
— За море так за море! — благодушно согласился Вахтанг.
Духанщик подал дымящиеся, нанизанные крупными кусками на вертел шашлыки. Приправой служили тонко нарезанные сырые луковицы, образовавшие ворох колечек. Вахтанг, принявший на себя обязанности тамады, вновь взялся за кувшин, долил и недопитый стакан Кобы. Тот опять лишь прихлебнул. Но ел жадно. Нож и вилка ему не были нужны. Крепкие, немного скошенные внутрь зубы вонзались в горячее мясо молодого барашка, откусывали, быстро пережевывали. Колечкам лука тоже не было пощады, Коба их хватал горстью, во рту хрустело. Он жадно поглощал и поджаристую лепешку чурека — выпеченного по-грузински хлеба. Во время еды не разговаривал.