— Того!
Кауров приостановился, обернулся. Сзади, шагах в десяти, тоже остановился какой-то оборвыш — низенький, всклокоченный, с охватившей лицо черной растительностью. Публика Невского обтекала его, а он смотрит на Каурова и улыбается. Улыбка дружеская, радостная. Прорези глаз сужены приподнявшимися нижними веками. Конечно, это Коба! Поверх черной блузы был надет вытертый лоснящийся пиджак. А брюки! А ботинки! Этот его вид был точно отрицанием приличий Невского проспекта, вызывающе дисгармоничным. Кауров к нему кинулся:
— Коба, здравствуй. Откуда ты? Как сюда попал?
Коба не без юмора ответил:
— Немного надоело отдыхать в благодатной Вологде. Срок еще не вышел, но.
— Как же ты решился прийти на Невский?
— Ни одна явка не годится! Такой-то выбыл, такой-то и вовсе не проживал. В третьем месте около подъезда слоняется несомненный шпик. Понимаешь, ни одна. Ну, и шляюсь, поглядываю, не навернется ли знакомый? И — вижу тебя!
— Пойдем, пойдем, Коба, отсюда.
Они зашагали. Миновали Аничков мост. Там, возле отлитых в бронзе, которая чугунно почернела, рвущих удила коней, обуздываемых укротителями, стоял на посту городовой. Коба придержал Каурова, полюбовался изваяниями.
— Сильная штука! — сказал он.
— Идем. Это место опасное. И к тому же несчастливое. Вот в этом доме на верхнем этаже был взят Желябов.
Коба опять умерил шаг, оглядел дом, в котором, как и во времена Желябова, помещались меблированные комнаты, или, по петербургскому выражению, меблирашки, вытащил из кармана пачку дешевых папирос.
— Того, закурим.
— Только не здесь, а то…
— Почему не здесь? Опасность, как известно, стихия войны. Мы в этом море плаваем.
Подчиняясь. Кауров тоже сунул в зубы папиросу. «Черт побери, подумал он, глядя на Кобу. Хладнокровен, как рыба». Но, будто опровергая эту мысль, Коба неожиданно продекламировал:
— «Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!» Знаешь, это чье?
— Кажется, Уитмен…
— Я должен признать тебя истинным интеллигентом.
На ходу закурили. Кауров сказал:
— Твой интеллигент знает также и то, что эти слова были приведены в одной статье «Звезды».
«Звездой», как известно, звалась легальная газета большевиков, выходившая тогда два-три раза в неделю в Петербурге. Коба не реагировал, лицо оставалось туповатым.
— Да и новая листовка нашего Цека, продолжал Кауров, — проникнута этим же мотивом.
Ему вспомнился весь текст этой прокламации, в которой среди ровного шрифта вдруг попадались буковки помельче, тиснутой на грубоватой бумаге, то есть явно не за границей, а в некой российской подпольной типографии. Листовка была озаглавлена: «За Партию». Осененный внезапной догадкой, Кауров воскликнул: