Я не чувствовал ни раздражения, ни обиды. Мне его было почему-то жалко. И тошно мне было от его кривляний.
— Зачем решетка на окне, Владимир Захарович? — спросил я рассеянно и не к месту.
— Для конспирации, — тихо ответил Капитанов. — Да черт с ним, с окном-то… Тут такой казус, что не одну Шацкую вы запугивали. Инженер Прохоров тоже ведь на вас в обиде. Чудно даже. Двух дней не пробыли, а столько успели. Энергичный вы, судя по всему, человек.
— Хочу всегда как лучше, а выходит… — пожал я плечами, — Прохоров, надо же… Что же мне теперь делать?
Уже большим усилием сохранял Капитанов выражение чайной приязни. Перегнулся ко мне, посоветовал заговорщицки:
— Уезжайте, Виктор Андреевич. Поезжайте в Москву, остальное доверьте мне. Я все потихонечку улажу. Без всяких последствий. Самый разумный выход из положения.
Я встал — тягуче саднило в висках. Развезло меня от чая. Смотреть на богатыря мне было стыдно.
— Прекрасный вы специалист, — сказал я, — и так себя роняете. Зачем, Владимир Захарович?
Стоит ли…
Капитанов тоже встал и повис где-то вверху красным лицом. Не глядя, я видел, как бешено подрагивали его губы. Дипломатия — псу под хвост, все роли — в мусорный ящик. В комнате стало шумно от нашего дыхания.
— Знаешь ли, столичный житель, что для меня значит этот узел? — спросил Капитанов.
— Может быть, — сказал я. — Но прибор не работает. Это объективный факт. Не работает по вашей вине.
— Мне начхать… — он выругался, точно выплеснулся, с судорожным облегчением, как умеют выругаться самые деликатные русские интеллигенты в минуту жесточайшей хандры. И он послал меня в самую дальнюю сторону, куда только можно послать и куда еще никому не удалось отыскать дорогу.
— Это мне нравится, — сказал я. — Спасибо.
Почти ослепленный какой-то соленой слепотой, я вышел в коридор и там руками оттер со щек его дикую ругань. Сердце хлюпало, как неисправный насос. «Прибор не работает, — повторил я сам себе, чтобы утихомирить боль. — А надо, чтобы работал.
Ничего не попишешь».
Устремился я к проходной ловить товарища Прохорова. Не думаю, чтобы именно он был мне особенно нужен, захлестнуло меня какое-то помутнение, какая-то серая скука, и захотелось вдруг повидаться с Прохоровым. Капитанов сказал, что я его обидел, Прохорова. Неужели правда?
Присев на скамеечку неподалеку от асфальтовой тропы, я наблюдал тысячу раз виденное зрелище — поток людей, спешащих с работы, широкую, шаркающую подошвами ленту, суживающуюся клином в узкую щель проходной. Разнообразие лиц, походок, пестрота сумок, кофточек, галстуков — и на всем бледный отсвет усталости. Скорее, скорее домой, на волю, в прострацию вечернего отдыха. Когда я двигаюсь в таком потоке, то не чувствую одиночества.