Так почему он здесь? Почему мы сидим с ним в одном номере?
— Не знаю, как начать, — мягко сказал Николай Петрович и опять умолк, уставясь все в ту же точку за окном.
Он же сумасшедший, вспомнил я. Он параноик, как все фанатики.
Молчание наше становилось все тягостнее и красноречивее. По коже у меня побежали мурашки. Да что же это такое, в самом деле? Может, он все-таки казнить меня приехал. Я помню, он намекал на что-то подобное. У полоумных свои законы. Им наши обычаи не подходят. Сейчас он меня чем-нибудь оглоушит, потом вымоет руки с мылом и отправится спать. А утром улетит искать полезные ископаемые. Обыкновенный случай. Мне с ним не справиться. Вон какие плечищи.
Сумасбродная мысль пришла мне в голову. У жены этого человека я развязывал тесемки домашнего халатика, во сне и наяву. Тошнота подступила к горлу. Веки мои слипались от свинцового мрачного предвкушения. Расплата! Вот она — расплата!
— Может быть, завтра поговорим? — сказал я. — Вы, наверное, устали с дороги.
— Нет, нет, — он смущенно потупился. — Завтра — поздно. У меня обратный билет на утренний самолет.
— А-а! — протянул я, как будто уяснил наконец самое важное. — Вы, значит, всего на одну ночь сюда прилетели.
Он потянулся так, что хрустнули суставы, потянулся, точно, спросонья, точно стряхивая с себя оцепенение.
— Прежде всего, позвольте поинтересоваться, Виктор Андреевич, любите ли вы Наталью Олеговну? — сказал он корректно.
— Очень люблю! — ответил я не раздумывая. — Очень сильно.
— Та-ак. Это важный момент. Видите ли, два дня назад я еще был на Алтае. Там у нас сейчас идут эксперименты, решающие, можно сказать… Наталья прислала телеграмму, что ей плохо. Я вылетел в Москву.
Вылетел в тот же вечер. Дома я узнал и понял, ей плохо не потому, что она по мне соскучилась, а потому, что вы от нее отвернулись. Это так? Вы больше не поддерживаете с ней никаких отношений?
— Поддерживаю, — сказал я. — Но по долгу службы вынужден был выехать в командировку.
Мне уже было на все наплевать. Нереальность происходящего проникла внутрь меня, что-то там переключила, и я стал чувствовать себя соответственно обстановке. Мне нравилось сидеть в кресле, отвечать на дикие вопросы и ожидать неминуемой расплаты. Мне очень симпатичен был мой ночной гость. Он держал себя с большим достоинством и тактом. Даже если он окажется садистом и изувером, ему многое можно простить за вежливость обращения, за ровный, деликатный голос, по которому сверху шел какой-то эластичный ворс, как шерсть по мездре.
— Не приходилось ли вам, — спросил он, — задумываться, почему человек так часто непоследователен?