Был еще фирменный пятидюймовый разделочный нож фирмы «Форшнер» с его знаменитым лезвием из высокосортной нержавеющей стали ручной швейцарской работы. Дополнительным плюсом была и его рукоятка розового дерева.
Пятидюймовый нож для свежевания с нейлоновой, дешевой с виду ручкой ему не понравился. Зато другой, шестидюймовый, показался вполне подходящим. Он вытащил десятидюймовую полугибкую ломтерезку, семидюймовый нож для срезания филе с отвратительной ручкой из пластика и резак «Свибо» с твердым острием. Многообразные функции этих инструментов он лишь смутно мог вообразить себе в мечтах.
В отдельной коробке лежал мясницкий топорик фирмы «Хенкель интернешнл» — тяжелый, как и подобает топорику, «хорошо делающему свое дело». Сталь лезвия не самая первосортная, зато рукоятка — как раз для маленькой руки, а у него руки маленькие.
Он разложил свои новые орудия возле трехступенчатого профессионального точила. Без ножа точило отзывалось приятным гулом, а с ножом звук был еще приятнее — от него веяло покоем и умиротворением. Рыжему Медведю нравилось, как ловко входят шероховатости точила в выемки лезвия вне зависимости от его формы — прямой, изогнутой или с зазубринами.
Потом он погасил свет. В верхнем левом квадратике окна вставало тупое ярко-рыжее полукружие — последний раз луна была на убыли. По низу серпа проплывали рваные облачка. Завтра взойдет молодая луна, и ночь за ночью можно будет кормить нгангу, вызывая сильнейшего из всех духов, что повиновались ему за все время его колдовских упражнений.
В лунном свете поблескивали его голые руки и ноги. Он взял резак с тонким как игла лезвием и взвесил его в левой руке. Правой он ухватил шестидюймовый нож для свежевания и сделал несколько движений перед большим, в полный рост, зеркалом. И начал танец. Лезвия поблескивали в лунном свете, его мускулы перекатывались под кожей, а перед глазами расплывались пятна — алые, малиновые и самого глубокого из цветов — цвета крови при лунном свете, — темного, как запекшаяся кровь.
Руки Кевина кровоточили. Уже несколько часов он пытался ослабить узел, цепляя его за шляпку гвоздя, но никакого движения заметно не было. Стал ли узел менее тугим, понять он не мог. Единственное, что он чувствовал, была боль — нестерпимо ныли кисти.
Терри, как мешок, лежала на полу в другом углу, она была без чувств. Чтобы ее утихомирить, Леон еще в машине вкатил ей какой-то укол. Зная Леона, можно было только удивляться, что она была еще жива после этого укола. Но дышала она часто и с трудом.
Сознание у Кевина сейчас прояснилось, ломка прекратилась, и, несмотря на жуткую вонь, внутренности его терзал голод.