Смеющаяся богиня (Нэпьер) - страница 3

Свет от лампы за его спиной едва доходил до одеяла, свисавшего до полу, но даже при этом освещении ему стало ясно, что о свежих накрахмаленных простынях следует забыть.

На его постели лежала женщина, вытянувшись на животе и свесив одну руку; другая рука терялась в рыжеватых вьющихся волосах, рассыпавшихся по плечам и блестевших в неярком свете, как старое золото. Лицом она уткнулась в одну из огромных подушек. Большие подушки были слабостью Бенедикта, и он всегда спал только на таких.

Бенедикт закрыл глаза и тряхнул головой, полный уверенности, что увиденное – это галлюцинация от усталости. Открыв глаза, он нерешительно подошел к кровати, все еще не доверяя своему далеко не совершенному зрению, и увидел, как от дыхания поднимается и опускается у нее спина, и даже услышал легкое посапывание уткнувшегося в подушку носа. Женщина была настоящая и живая, это несомненно.

Ее ноги были под простыней, а бедра едва прикрывало что-то крошечное, белое и атласное. Простыни и одеяло сбились в полнейшем беспорядке, вызывая отнюдь не благопристойные мысли. Тонкая бретелька почти совсем соскользнула с ее плеча, а белая атласная рубашечка задралась выше талии и не могла скрыть совершенные линии тела и гладкую нежную кожу.

Бенедикта охватило жуткое возмущение. Он был настолько сбит с толку, что ему и в голову не пришло спросить себя, что это за особа. Он чувствовал лишь ярость оттого, что его столь тщательно охраняемое уединение нарушили.

Это его постель, его комната и его дом, черт возьми! И не имеет никакого значения, что раньше он никогда не называл этот особняк своим домом, ведь подобных резиденций у него много. Главное – что он дьявольски устал и ему хочется спать. Неужели человек не может рассчитывать на это в своем собственном доме?

Больше всего его разъярил тот факт, что ни шум душа, ни зажженный свет не разбудили посягательницу на его постель и покой. Она находилась в том состоянии, в каком он сам отчаянно желал очутиться, – в глубоком и блаженном сне. Ну, сейчас он ей покажет!

Нагнувшись, Бенедикт свирепо прорычал:

– Просыпайся, златокудрая! Папа-медведь вернулся в свою берлогу.

Никакой реакции не последовало. Сравнение, сорвавшееся с его языка, оказалось до смешного уместным – достаточно было увидеть свое отражение в зеркале на тумбочке по другую сторону кровати. Он не только ощущал себя грубым «медведем», но и был похож на оного в голом виде! Язвительная насмешка над самим собой несколько восстановила его душевное равновесие. Ему пришло в голову, что, проснувшись и увидев мужчину, склонившегося над ней в чем мать родила, эта особа начнет истерически рыдать, вместо того чтобы смиренно удалиться. Только этой сцены ему и не хватало именно сейчас, когда он совершенно измучен физически и морально!