И все это действо разворачилось в странном молчании. Никто из подростков не проронил ни слова. Время от времени, когда его удары все-таки достигали цели, слышались приглушенные нечленораздельные выкрики. Раздавалось лишь тяжелое сопенье, бряцанье со свистом рассекающих воздух цепей, обрушивавших на него все новые и новые удары; и вскоре ему уже начало казаться, что на его теле не осталось ни одного живого места, однако удары продолжали сыпаться с прежней методичностью. Одна из цепей захлестнула икру правой ноги, и он почувствовал, что теряет равновесие. «Падать нельзя, – думал Хэнк, – иначе они забьют меня ногами, а на ногах у них тяжелые ботинки…» Но тут его плечо больно ударилось о бетонное покрытие дорожки, за этим последовал сокрушительный удар ногой по ребрам, и тяжелая железная цепь с безжалостностью средневековой булавы хлестнула его по лицу. А затем цепи и тяжелые башмаки слились воедино, став средоточием сводящей с ума боли, и не было слышно ничего, кроме звяканья цепей, тяжелого сопенья подростков и доносящегося откуда-то издалека приглушенного гула автомобильного мотора.
Его переполняла ярость, бессильная, слепая ярость, грозившая захлестнуть его с головой и оказавшаяся сильней любой, самой пронзительной боли. Это был самый что ни на есть произвол, вопиющая несправедливость, но он оказался в беспомощном положении, будучи не в силах остановить рвавшие на нем одежду и впивающиеся в плоть острые шипы цепей и тяжелые кожаные ботинки, пинавшие его со всех сторон. «Да остановитесь же, дурачье вы долбаное! – мысленно возопил он. – Хотите убить меня? Но что вам это даст? Чего вы этим добьетесь?»
Очередной удар разбил ему лицо. Он чувствовал, как треснула кожа, лопаясь, словно шкурка колбаски, закопченной на раскаленной решетке жаровни во дворе его дома в Инвуде. Лицо рвется, необычное ощущение, льется теплая кровь, нужно постараться уберечь зубы… А город живет своей жизнью, водоворот звуков захлестывает погруженный во тьму островок на аллее парка, хлестко бряцают цепи, грохочут тяжелые ботинки, а в душе нарастает возмущение творящейся несправедливостью, его душит бессильная злоба, но вот новый удар в затылок, новая вспышка боли, и его окутывает тьма.
Но в самый последний миг перед тем, как окончательно провалиться в пустоту, он вдруг понимает, что так и не знает, кто его бьет – Громовержцы или Всадники.
И это уже не имеет ровным счетом никакого значения.