- Давай, Дзнеладзе, бей! Я разрешаю! - говорит Щербина.
Ребята хохочут.
- Джакели, - обращается ко мне Чхартишвили, - ставь дымовую! Осторожно, заходи слева!
Я обошел берлогу с левой стороны, остановился метрах в семи от нее, достал из сумки дымовую шашку и спички. Чиркнул один, другой, третий раз.
- Что ты копаешься? - раздался нетерпеливый голос майора.
- Спички отсырели, товарищ майор!
- У меня сухие! - воскликнул писатель, срываясь с места.
- Назад! - крикнул майор.
Он взял у писателя коробок и подошел ко мне. Мы подожгли шашку. Через несколько секунд она задымила.
Тогда я размахнулся и бросил в берлогу шашку. Мы приготовили оружие, насторожились...
Прошла минута, вторая, третья... Сердце у меня заколотилось. Неужели в берлоге человек? Медведь бы не выдержал! Значит, человек? Человек!
Я огляделся. Застыв в напряженных позах, побледневшие ребята не сводили глаз с берлоги. Прошло еще несколько минут. Ожидание становилось нестерпимым.
И вдруг из берлоги с неимоверной быстротой выкатились два коричневых тела. Одно из них, налетев на лежавший перед берлогой огромный валун, тут же упало, обливаясь кровью, раза два дернулось и застыло. Другое, смешно кувыркаясь и подвывая, подкатилось и замерло у моих ног.
- Медвежонок! - вырвалось у меня. Я выпустил из рук автомат и всем телом навалился на медвежонка.
- Осторожно! Внимание! - крикнул Чхартишвили, заслонив собой безоружного писателя.
Из берлоги наружу стал вырываться дым. А спустя еще несколько минут оттуда вылез медведь-исполин. Одуревший от дыма зверь шатался, дергался, мотал головой.
Почувствовав свет и чистый воздух, он успокоился, присел, потом стал на задние лапы, вытянулся, глубоко вдохнул и огляделся. И тут произошло неожиданное.
Уа-а-а! - взревел вдруг медведь страшным голосом и, колотя лапами себя по голове, бросился к окровавленному телу медвежонка.
Ау-у-у! - завыли собаки, бросаясь вперед.
- Танго, назад! - заорал Пархоменко, но было уже поздно. Взбешенный медведь в мгновенье ока растерзал собаку.
Тра-та-та! - раздалась короткая очередь.
Уа-а-а! - испуская душераздирающий вопль, медведь закрыл морду лапами и, словно человек, раненый, обезумевший от боли и горя человек, пошел прямо на направленные на него автоматы.
Тра-та-та!
Медведь потоптался на месте, потом повернулся и побрел обратно, к берлоге.
Раздалась еще очередь. И медведь наконец сдал. Не дотянув до берлоги, он остановился, обмяк, задрожал и вдруг рухнул рядом с изуродованным телом своего дитяти.
Я не видел, как свежевали тушу медведя, как собирали по кускам то, что еще полчаса тому назад было собакой Танго, не слышал, как Зудов отчитывал Пархоменко.