– Болит рука?
– Да.
– Что еще случилось?
– Я хотела приготовить яичницу на завтрак, но уронила ее на пол, поэтому поела только тосты. И еще я не могла прибавить посильнее газ, знаете, как трудно без правой руки.
Фил сочувственно ахнул и погладил ее по плечу.
– Надо было соскрести яичницу с пола, обмыть и съесть.
– Я и хотела, но Сэм меня опередил.
– Как я не догадался! Что еще?
– Потом я решила вывести Сэма, нашла старую веревку, привязала ему на шею и выпустила его, а он...
– А он слопал веревку. Знаю.
– Он убежал, а я подумала, что вы вернетесь домой, накричите на меня, и испугалась...
– Испугались, что я накричу? – Он в недоумении поднял брови.
– До смерти. Потом началась гроза, а я ее боюсь.
– Но это ведь не самое ужасное, не правда ли?
Чарли поежилась и замерла, вглядываясь в его серьезное лицо. Может быть такое, чтобы мой сосед, этот воинственный Аттила [5], беспокоился обо мне? Мог ли он так сильно измениться или просто готовит новое унижение?
– Расскажите мне все, – уговаривал Фил.
– Трудно объяснить. – Она нервно отбрасывала здоровой рукой кудри, а они снова падали ей на лицо. Чарли чихнула и решилась открыть перед ним свою душу – пусть разбирается, тем более что он сказал успокаивающе:
«А вы попробуйте». Это побуждало к откровенности. – Я стала учиться играть на скрипке в восемь лет, – начала Чарли и уткнулась носом ему в жилет. Долгие годы это было моим спасением. Когда меня очень уж обижали, я играла, и музыка, даже упражнения, успокаивала. Моим миром была музыка, а теперь...
– А теперь вы не можете играть. – Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
– Да. У меня смычковая – правая рука, я не смогу твердо держать смычок. Все кончено, по крайней мере на шесть недель, а может, и дольше. – Она замолчала, посмотрела на него снизу вверх, и в ее глазах можно было прочесть то, что она не договаривала: я не могу и шести недель прожить без музыки.
– С рукой действительно так серьезно? – Он с нежностью перебирал пряди ее волос.
А Чарли вдруг испугалась: неужели он смотрит на меня как на свою собственность?
Больше всего Чарли боялась, что какой-нибудь самец неожиданно набросится на нее и попытается подчинить своей воле. Это уже было! Она постаралась говорить как можно равнодушнее:
– Указательный и другие пальцы ушиблены, а мизинец сломан. Я не могу найти у себя ничего болеутоляющего и схожу с ума.
– Может... – он заколебался, так как ничего не знал о ней, – может, вам поехать домой к маме?
– Это невозможно, – Чарли тяжело вздохнула. – Папа и мама умерли, а братьев и сестер у меня нет. Я выросла в приюте Сестер Милосердия.