Во дворе театра раздались громкие возгласы, и актеры с криком «ура» поволокли кого-то на сцену.
— Сима! — воскликнул Левензон, прерывая свою великолепную речь.
— Где комиссар? — закричала Ксения. Дубов оглядел всех и тихо сказал:
— Комиссар тут.
— Где, где? — торопил его Пал Палыч.
— Он тут, в городе, но сам прийти не может. Прислал вам привет. Лежит в госпитале, раненый.
— Но он жив? — спросила Ксения.
— Натурально жив, не извольте беспокоиться, товарищ Ксения. Всего только в ногу ранен Алексей Никитич. А вот Обушко остался там, и дядя Петро пропал около Карповой балки. Только меня, видите, не повредили. А скажите, Михаил Михайлович, лошадки наши как, в порядке или нет? А то ведь я за них отвечаю.
Алексей лежал у окна. На его небритых щеках горели пятна жара. Пришли актеры. Каждый принес, что мог — кто цветок, кто яблоко, кто сердечный привет. Пал Палыч погладил горячий лоб комиссара. Кудряшов открыл глаза и улыбнулся старику, но вдруг смутился, увидав за спиной актера взволнованное, бледное лицо Ксении. Ее глаза были полны слез и губы дрожали. Под окном госпиталя играл военный оркестр, и с топотом копыт проходили колонны непобедимой буденновской армии.
Это было давно. И трудно сказать, кто больше виноват: Ксения или сама Талия — в том, что Алексей Никитич, оправившись от ран, остался в мире кулис.
Его поредевший чуб я видел недавно на всесоюзном совещании директоров театров, где товарищ Кудряшов выступил с обстоятельным докладом о путях развития советского театра. И в докладе он упрекал советских писателей в том, что никто из них не сумел до сих пор отобразить жизнь советского театра во время гражданской войны, роль актера в великую эпоху героической борьбы, отдельные красочные эпизоды которой уже начинают предаваться забвению.
Я проводил их до дверей, а затем поспешил на балкон, чтобы успеть еще раз взглянуть на них. Притаившись за косяком двери, чтобы они не заметили моего любопытства, я наблюдал за ними до тех пор, пока они не скрылись за поворотом улицы.
Стройный, высокий юноша уже на полголовы выше матери. Трудно поверить, что этот высокий парень, идущий с ней рядом, ее сын. Правда, волосы у Маруси уже серебрятся, но эта седина только подчеркивает свежесть и нежность ее лица, молодые глаза и девичий рот. Я смотрел им вслед и думал:
— Какая замечательная женщина! Какого львенка вырастила она!
Под балконом, как быстроногие чернокрылые жуки, шныряли лимузины, провода над улицей нервно дрожали, предвещая, что сейчас из-за поворота важно выплывет кузов троллейбуса.