– Почему?
– Козимо Каванетти умер. Он был замурован его собратьями.
– Может быть, он как-то спасся. Мария издала короткий истеричный смешок:
– Бамбина, он не мог спастись. А если и мог, он не мог спастись от времени.
– Что ты имеешь в виду?
– Козимо Каванетти умер очень давно, Джессика.
– Когда же, Мария?
– Точно не знаю. Но мистер Каванетти сказал однажды, что Козимо Каванетти умер в двенадцатом веке.
Джессика возвращалась в бунгало в изумлении от недоверия и сомнения. Мария, конечно, не права относительно монаха. Возможно, этот брат Козимо, о котором она говорила, просто был назван в честь того древнего Козимо. Это все объясняло. Хотя зачем называть кого-то именем колдуна и еретика. Это вопрос.
Повесив пальто, она увидела входящего отца.
– Тебе кто-то звонил, Джессика.
– Да? Кто?
– Он назвался Грегом. Сказал, что придет.
– О, Господи! – Джессика фыркнула. Она планировала заняться своими бумагами, а потом приготовить представление к предстоящей астрономической конференции в Стефорде. Представление для национальной конференции не было делом одной минуты. И она распределила свои рождественские каникулы так, чтобы закончить большую часть работы. Она уже потеряла два дня.
Джессика пошла за отцом, который бродил по кухне в поисках чего-нибудь съестного. Она еще не готовила завтрак, о чем ей напомнил ее желудок.
– Я обдумывал превосходную сцену этой ночью, Джесс, – сказал отец, открывая буфет.
Она слышала об этом уже сотни раз. Отец, казалось, пытался оправдывать время, проводимое им в качалке. Джессика уже давно знала, что ничего не будет кроме «превосходной сцены».
– В самом деле, пала? – ответила дочь без энтузиазма. Она достала арахисовое масло и открыла его. Потом достала банку маринованных огурцов из холодильника.
– Думаю, над этой идеей стоит поработать. – Отец смотрел, как Джессика положила много арахисового масла на ломоть хлеба и бифштекс с укропом.
Джессика вздохнула, она устала играть роль заботливого родителя, в то время как отец продолжал изображать ребенка. Их роли были неизменными уже иного лет, и Джессика смертельно устала от этой игры. Она повернулась к нему, горечь и возмущение отбили у нее аппетит:
– Это прекрасно, папа. Что я должна делать? Отказаться от хвастовства?
Он отступил назад, оскорбленный ее сарказмом.
Джессика положила свой сандвич на буфет, аппетит пропал окончательно. Она прислонилась к буфету, рассматривая кафель.
– Папа, я болею от твоих разговоров, твоих планов, твоих идеи. Ты меня слушаешь? Я устала от твоего бахвальства! – Она смотрела на него, ее глаза набухли, щеки пылали. – Или садись за машинку и работай, или я не хочу больше слышать об этом.