Новые звучания восхитили всех, ценители и любители музыки высоко превозносили внесенные в мугам новшества, отметили изысканность обработки.
- Отлично, Махмуд-ага, какая свежесть интерпретации!
- Спасибо, Ага.
Знатоки наперебой кричали: "Молодец!", "Хорошо!"... Махмуд-ага смущенно проговорил:
- Не преувеличивайте мои заслуги, успеху способствовали пальцы, заставляющие звучать музыкальные инструменты, и голос несравненного певца.
Музыкант, игравший на инкрустированном серебром и перламутром таре, скромно возразил:
- Уважаемый Махмуд-ага, вы меня извините, я исполнитель, но если хоть что-то понимаю в музыке, должен признать, что ваши добавления в этот мугам изменили его до неузнаваемости, он стал более красивым и выразительным. Я предлагаю всем присутствующим отныне называть это музыкальное произведение вашим именем.
Гости горячо поддержали говорившего. Махмуд-ага по обыкновению сидел, скрестив ноги, поглаживая голову сына. "У мальчика неплохой голос, но он еще совсем ребенок. Сможет ли он когда-нибудь спеть этот мугам так, как мне нравится? Певцом он не будет, но если хорошо научится разбираться в музыке, с меня довольно". Махмуд-ага вспомнил, что сын иногда тайком поет, но никогда не показывал мальчику, что слышал его пение.
Мугам разбередил сердце и воображение поэта. Резкий переход от грусти и безысходности к радостной надежде всколыхнул фантазию:
Ни вина, ни любимой в саду - ничего уже нет у меня.
Что здесь делать? Чего же я жду? Ничего уже нет у меня.
Я в разлуке извелся вконец - утешение где я найду?
К виночерпию с горя пойду - ничего уже нет у меня.
Виночерпий, вино ее уст - вот лекарство одно для меня.
Без него я совсем пропаду - ничего уже нет у меня.
Я и тело и душу свою луноликой отдал до конца.
Чем беду от себя отведу - ничего уже нет у меня.
Что, Сеиду, мне делать в мечети - мечеть навевает тоску.
Я в вине утешенье найду - ничего уже нет у меня.
Как только он вынул из внутреннего кармана архалука тетрадку, в комнате мгновенно воцарилась тишина. Он даже не заметил, кто раскрыл для него пенал и поставил чернильницу. Поэт не замечал теперь ничего. Он писал...
Присутствующие с интересом и почтением взирали на творящего поэта, стараясь не мешать ему ни единым словом или нечаянным стуком. Если бы в этот момент он поднял глаза, то увидел бы приложенные к губам пальцы, призывающие к молчанию...
Его лица коснулись крылья ангела с удивительно родным, до боли родным лицом... "Так лучше, мой поэт... Пусть твоя тяга к веселью и наслаждениям, к земным радостям сменится потребностью к духовному совершенству, к опьянению поэзией. Страсть свою береги для творческого жара. Если верно, что каждому что-то написано на роду, то тебе написано именно это! Пусть поэзия и не приносит тебе славы и благополучия, пиши, мой поэт, пиши! Только бы вино не испортило твой голос и не встало на пути твоих чистых надежд и желаний... Пиши, мой поэт, пиши!" Нежные пальцы феи словно коснулись его лба, ее легкое дыхание ощутили его губы...