или Истрии
[89] и превратиться в золотые или серебряные монеты, оседавшие в сокровищнице Афенея.
Единственным человеком, кого он любил, была его мать – персиянка. Она умерла вскоре после смерти Конона от какой-то неизвестной болезни, и безутешный Афеней сутками молился в храме Аполлона Дельфиния, приносил богатые дары, умоляя богов сжалиться над его матерью в загробном мире и не причинять ей страданий. Больше месяца слуги кормили Афенея едва не насильно – еда вызывала отвращение, и только вином он мог залить сжигающий сердце и душу огонь в груди. Однажды на ступеньках храма он потерял сознание и очнулся только через два дня, больной и опустошенный. Выздоравливал с трудом, какое-то время даже не мог ходить, но молодой и крепкий организм все-таки переборол хворь, а вновь проснувшееся чувство мести к недругам придало дополнительные жизненные силы. Но и по истечении многих лет Афеней никогда не забывал, возвратившись из очередной деловой поездки, посетить место погребения матери и принести жертву богам.
К своему благодетелю Конону, который, как впоследствии выяснилось, не был родным отцом Афенея, купец не питал сыновьих чувств. Он даже в детстве смотрел на дряхлого отца просто как на неотъемлемую часть бытия, без чего нельзя обойтись из-за потертого кожаного кошелька, доверху набитого золотом и серебром, всегда висевшего у пояса Конона. Он покорно сносил ласки старца, покорно выполнял его наставления, прилежно учился грамоте. Чтобы меньше доставлять ему неприятностей из-за своего строптивого характера, старался изложить тщательно продуманную легенду об очередной выходке, щедро замешанную на хитроумной лжи, первым, не дожидаясь, пока кто-то со стороны донесет на него. Старик усматривал в поступках сына всего лишь издержки возраста, а так как тот сам сознавался в содеянном, он ему прощал и оставлял безнаказанным даже вовсе не безобидные избиения недругов уже в отрочестве, в том числе и тот злосчастный удар ножом. Когда Конон умер, Афеней очень искусно изобразил скорбь, следуя в похоронной процессии за колесницей с телом усопшего, хотя это ему было совершенно безразлично. Даже после оглашения завещания старика – все свое имущество он отписал ему и матери – Афеней не почувствовал благодарности, считая это само собой разумеющимся.
Однажды вечером, спустя три или четыре года после смерти матери, вечером, к нему в дом заявился бедно одетый вольноотпущенник-ассириец. Его испитое, изборожденное морщинами лицо с большим носом, нависающим над полными безвольными губами, показалось Афенею настолько знакомым, что он сначала принял его за одного из своих тайных осведомителей. И только когда тот, запинаясь и роняя слезу, поведал купцу, что он-то и есть его настоящий отец, Афеней понял, где видел похожее лицо: у себя в ванной комнате, смотрясь в большое бронзовое зеркало; только иссиня-черные волосы ассирийца уступили место на голове Афенея рыжим материнским кудрям.