— Тем более Вы не можете считать, что несете за меня ответственность, — сказав это, я почувствовала себя увереннее.
Он снова выразил досаду.
— Вам кажется, что Вы выиграли сражение, не так ли? Мне доставляет особое удовольствие разочаровать Вас. Возможно, формально у меня нет оснований считать Вас своей подопечной. Кроме того, я требую от Вас услуг, которые в этом случае Вы не обязаны бы были оказывать. Тем не менее я считаю, что обязан заботиться о Вас, так как в некотором роде Вы все же член семьи Вульфбернов.
Снова мною овладело желание протестовать, оттолкнуть его и бежать, я была просто в панике. Он отошел к камину, понимая мое состояние, и оттуда смотрел на меня, думая о чем-то своем, теребя кольцо на пальце. Наступила такая тишина, что, когда пробили часы, я вздрогнула.
Наконец он сказал:
— Если Вас больше устраивает считать себя наемной гувернанткой, Вам придется безоговорочно подчиняться моим распоряжениям — таково правило для всей прислуги в Холле. В любом случае Вы должны позволить портнихе снять с себя мерки и принять несколько приличных платьев.
— Вы вправе требовать подчинения Вашим приказам, но только если они не выходят за пределы моих служебных обязанностей, — возразила я, готовясь к новой атаке. — Вы не можете настаивать, чтобы я делала то, что поставит меня в ложное положение и вызовет пересуды в доме.
Он задумался, взвешивая реальность моих опасений. Взгляд его потеплел, стал почти знакомым по детским воспоминаниям. Я так волновалась, что мне не хватало воздуха, казалось, стены кабинета смыкаются и готовы меня раздавить.
Он пожал плечами: «Ни у кого не возникнет никаких вопросов, так как в доме Вы единственный человек, который не считает Вас моей воспитанницей».
С этими словами он отошел к окну, повернувшись ко мне спиной, затем сжал пальцы за спиной и покачался на пятках, очевидно, довольный, что дело решено. Его самоуверенность возмутила меня, прогнав ненужный страх перед этим человеком.
— Конечно, милорд, Вы можете оставаться при своем мнении. Как я понимаю, мне надлежит считать себя польщенной и благодарной, — сказала я, хотя, кроме неловкости, ничего не чувствовала. — Но только не думайте, что Ваша щедрость дает Вам право помыкать мной. Я этого не допущу. И также я не намерена терпеть превышение власти с Вашей стороны.
Я поднялась, чтобы выйти. Он обернулся. Лицо его помрачнело, в глазах снова появилось затравленное выражение, словно в отчаянии он искал моей защиты. Это меня смягчило больше, чем все его претензии на величественность. Мне захотелось его утешить, но что-то останавливало и подсказывало, что он не нуждается ни в жалости, ни в утешении.