Дом духов (Альенде) - страница 184

Я хотел умереть как можно скорее, потому что жизнь без моей жены не имела для меня смысла. Я не знал, что мне еще многое предстоит сделать в этом мире. К счастью, Клара вернулась или, быть может, никогда не уходила совсем. Иногда я думаю, что старость повредила мой ум, ведь невозможно не считаться с тем, что я похоронил ее двадцать лет назад. Я подозреваю, что вижу призрак, словно старый лунатик. Но сомнения исчезают, когда я чувствую, как она проходит возле меня, слышу ее смех на террасе, и знаю, что она рядом со мной, что простила мне все мои прошлые грубые выходки, что сейчас она ближе ко мне, чем когда бы то ни было. Она жива, и она со мной, Клара, светлая моя Клара…

Смерть Клары совершенно перевернула жизнь «великолепного дома на углу». Времена переменились. С ней ушли призраки, гости и то особое яркое веселье, что всегда царило здесь: ведь она не верила, что мир это Долина Слез, скорее считала, что это веселая шутка Бога, и поэтому глупо принимать его всерьез, если Он сам не делал этого. Альба заметила перемену с первых дней. Она видела, как это приходит, медленно, но неотвратимо. Прежде чем другие, она обнаружила, что в вазах вянут цветы, пропитывая воздух тошнотворным и сладковатым запахом; потом они засыхают, листья опадают и остаются только печальные стебли, которые еще долго никто не убирает. Альба не стала больше срезать цветы и украшать ими дом. Потом погибли растения, потому что никто не вспоминал о том, что следует поливать их и разговаривать с ними, как это делала Клара. Молча ушли кошки, как в свое время приходили или рождались в длинных запутанных лабиринтах под крышей. Эстебан Труэба одевался в черное и однажды от здоровой зрелости крепкого мужчины перешел к началу старения, робкого, словно бы затаенного, так и не погасившего его вспышки гнева. Он неукоснительно носил свой траур всю оставшуюся жизнь, даже когда это вышло из моды и никто уже не одевался в черное, за исключением бедных людей, что прикалывали черную ленту на рукав в знак скорби. Он повесил себе на шею замшевую сумочку на золотой цепочке, пряча ее под рубашкой на груди. Это были искусственные зубы его жены, которые стали для него талисманом и знаком искупления. Каждый в семье почувствовал, что без Клары не имело смысла быть вместе: им почти нечего было сказать друг другу. Труэба понимал, что единственным человеком, удерживающим его в родном доме, оставалась внучка.

В течение последующих лет дом превращался в руины. Никто не занимался садом, его поливкой и очисткой, пока не стало казаться, будто его поглотило забвение, птицы и сорная трава. Этот геометрически правильный парк, который приказал разбить Труэба, подражая французским дворцовым садам, и та очаровательная его часть с буйной растительностью и беспорядком, где царила Клара, роскошь цветов и хаос филодендронов, — все постепенно засыхало, гнило, гибло. Слепые статуи и певучие фонтаны покрылись сухими листьями, птичьим пометом и мхом. Беседки, поломанные и грязные, служили убежищем всякому зверью и свалкой мусора для соседей. Парк превратился в заросли кустарников и деревьев словно в давно заброшенном селении, где едва ли можно было пройти, не прорубив себе дорогу с помощью мачете. Виноградник, который всегда подстригали, придавая ему барочные формы, точно сгорбился, придя в отчаяние, на нем появились улитки и следы болезни. В залах мало-помалу оторвались от крюков занавеси и повисли будто нижние юбки старухи, выцветшие и пыльные. Стулья и кресла, на которых, играя, прыгала Альба, превратились в трупы с торчащими пружинами, а роскошный гобелен в гостиной утратил тихую невозмутимость буколической сценки в Версале и стал мишенью для дротиков Николаса и его племянницы. Кухня покрылась жиром и копотью, всюду стояли пустые банки, валялись кипы газет, уже не лилось потоками кипяченое молоко, не готовились ароматные блюда прошлых лет. Обитатели дома довольствовались горохом и рисом, запивая их простым молоком, потому что никто не осмеливался сражаться со злыми кухарками, покрытыми бородавками, которые по очереди воцарялись на кухне среди почерневших, нечищеных кастрюль. Землетрясения, шумное хлопанье дверями и трость Эстебана вызвали трещины в стенах, а жалюзи соскочили с петель, и никто не подумал вернуть их на место. Начали течь краны, лопались трубы, стала биться кровельная черепица, а от сырости появились потеки на обоях. Только комната Клары, затянутая синим шелком, казалась прежней. Там осталась мебель красного дерева, два белых хлопчатобумажных платья, пустая клетка канарейки, корзинка с неоконченным вязанием, магические колоды карт, стол о трех ножках и груда тетрадей, в которых Клара описывала жизнь в течение пятидесяти лет и которые много времени спустя, в тишине опустевшего дома и молчании мертвых и без вести пропавших, я привела в порядок и внимательно прочитала, чтобы рассказать эту историю.