— А товарища Урицкого вам лучше всего завтра здесь застать, — говорил красноармеец тоном услужливого гостиничного распорядителя. — Он к одиннадцати на автомобиле подъезжает. Тогда-то вам всего удобнее будет к нему обратиться. Выслушает, это точно, раз дело-то его личности касается.
Николай кивнул, благодаря красноармейца за сообщение, и тотчас вышел на площадь.
"На какое же страшное дело я собрался! — думал он с отвращением. — Вот обдуманно, хладнокровно собрался человека убить! Я уже застрелил двоих, но ведь и тот лесной человек, и "осколок императора" собирались убить, унизить меня, моих родных. Тогда я не мог поступить иначе. А теперь я должен стать убийцей человека, не сделавшего лично мне ничего дурного. Возможно, этот Урицкий, — да скорее всего, — не имеет никакого отношения к казни Михаила, других моих родственников, так какое же нравственное право казнить его я положил в основание своего страшного намерения? Оказывается, такого права у меня нет, нет!"
Но тут же другая мысль как бы отталкивала первую:
"Нет, кроме меня, никто не возьмется за дело отмщения убийцам невинных! Если даже я, заплатив наемному убийце или уговорив кого-то, убедив, останусь в стороне, умою руки, то все равно нравственно я буду отвечать за казнь Урицкого. А казнить его, именно его, нужно уже потому, что люди, русские люди, должны знать, что есть в стране силы, способные сопротивляться большевикам, черезвычайщикам, и не все ещё потеряно в стремлении настоящих патриотов вернуть России её прошлое, порядок и законность".
И когда Николай, проходя мимо Зимнего дворца, над которым ещё полтора года назад вился императорский штандарт, думал таким образом, богатое убранство фасада уже не казалось ему вычурным и ненужным. Все на здании виделось продуманным и взаимосвязанным, точно он и сам узрел себя нужным и единственным среди голодного, смятенного, но ждущего обновления страны народа.
Когда Николай вернулся домой, то уже застал в квартире Томашевского, сидевшего в гостиной в окружении всего семейства. Они с интересом следили за руками поручика, раскладывавшего на столе какой-то занимательный пасьянс. Все были настолько увлечены картами, что даже не заметили, как он встал рядом с ними.
"А этот здесь уже совсем освоился", — с каким-то раздражением подумал Николай, но раздражение тут же сменилось чувством вины и даже благодарности к этому большому, сильному, уверенному в себе мужчине.
— И какие же успехи, Кирилл Николаич? Удалось продать бриллианты?
Томашевский, сконфуженный, тут же поднялся.
— Продал, и довольно выгодно. Ювелир, с которым я имел дело, просит приносить еще.