Я вышел на улицу.
Возможно, что это был подсознательный страх, но он охватил меня, когда я спускался по главной лестнице. Из отеля был еще выход через кухню и по пожарной лестнице. Но ни тем, ни другим пользоваться не следовало, разве только в случае крайней необходимости.
Снег перед отелем был сметен, и ступеньки посыпаны песком. Под башмаками скрипело. Я был полностью виден из противоположного окна, и помимо воли дыхание у меня стало короче, словно при переходе вброд через холодный ручей, когда у тебя перехватывает дыхание, но ты идешь вперед, погружаясь все глужбе и глубже, зная, что это ощущение пройдет. Ты знаешь, что это всего-навсего холод.
Но сейчас это был полевой бинокль.
Что ж, положимся на счастье. Но вспомни, что произошло с Кеннетом Линдсеем Джоунсом. Пять ступенек, шесть, семь… Уфф!.. Теперь он опоздал что-либо предпринять, даже если бы и захотел, потому что я повернул под прямым углом и пошел вдоль тротуара, а он мог выстрелить в меня, только когда я находился на лестнице. На улице стояла тишина – такая, что у меня заболело в ушах: я все еще подсознательно ждал звука выстрела.
Я злился на самого себя. Риск существовал всегда: но я думал не о нем, и мне это не нравилось. Шесть тяжелых месяцев, проведенных мной в ФРГ, расшатали мне нервы.
Я был в поту, когда свернул к гаражу, и подумал: “Стареешь, бедняга…”
“Фольксваген” бежал по оживленным улицам. Лаборатория Ротштейна находилась в районе Целлендорфа, на верхнем этаже здания на Потсдаммерштрассе. В первое мгновение он не узнал меня. Затем глаза его потеплели:
– Квилл… – Он взял меня за обе руки.
– Здравствуй, Солли.
Мы познакомились в Освенциме и с тех пор виделись всего лишь однажды, совершенно случайно, не имея даже времени на то, чтобы поговорить по душам. Это была наша вторая встреча после войны, и я никогда не забуду ее…
– Да, много воды утекло… – произнес Солли по-английски.
Он имел в виду не наше последнее свидание в Мюнхене три года назад, а Освенцим.
В тот день, когда я впервые встретился с ним, мы устроили побег семнадцати заключенных; четверо из них напоролись на провода высокого напряжения. Остальные живы и по сей день, насколько мне известно. Солли – один из них. Он присоединился к нам, когда я уже наладил связь с тремя узниками лагеря – подпольщиками. До этого я работал в одиночку, и на моем счету было что-то около девяноста семи душ, которым я помог бежать. После создания подпольной организации нам удалось устроить побег из лагеря больше чем двумстам заключенным.
В то время я изображал тупого лагерного охранника, чистейшего арийца, бывшего моряка, дядя которого находился среди иерархии гиммлеровских карателей. Я проклинал Черчилля с таким искусством, что меня даже заставили повторить это с эстрады в качестве вставного номера в постановке, показанной накануне того дня, когда должна была произойти церемония открытия газовых камер, которые, как нас известили, имели пропускную способность примерно две тысячи человек в сутки. В эту ночь мы помогли бежать еще семерым… Комендант лагеря напился по случаю торжества, так же как и большинство его подручных. Только не мы. Семеро из двух тысяч – это казалось так мало…