— Я говорю правду. — Мэтью смотрел на нее из-под полузакрытых век. — Стал бы я врать.
— Как же, — огрызнулась Саманта, вырывая руку. — У вас ведь совсем стыда нет! Вам безразлично, что я чувствую, вам лишь бы свое получить!
— Извини, но мне казалось, наши желания совпадают, — рискнул возразить ей Мэтью с мягкой настойчивостью. — А раз так, ничего для нас не изменилось.
— Вы с ума сошли! — Саманта была шокирована. — Вы разве не слышали, что я сказала?
— Слышал. — Он опустил глаза. — Тебя возмутило, что я не сказал тебе всей правды о своем происхождении. — Он пожал плечами, и Саманта, сбитая с толку его покорностью, вдруг почувствовала себя загнанной в угол; выбора у нее действительно не было — с одной стороны стеклянная дверь, с другой — рука Мэтью. — Прости меня.
— Простить? — Ее голос был похож на комариный писк. Мэтью дышал ей прямо в волосы, пуша на макушке легкие пряди. Он стоял так близко, так волнующе близко, что хотя и не касался ее, тепло, исходящее от его тела, вызывало у нее мучительную слабость. Каждое движение, каждый его жест воспринимался Самантой как прямая угроза, как сигнал опасности. Если у нее есть хоть капля здравого смысла, она должна сопротивляться изо всех сил.
Проблема была только в том, как привести этот здравый смысл в соответствие с тем, что она чувствует. Свои двадцать четыре года Саманта прожила в полной уверенности, что ни в какой ситуации не пропадет и справится с домогательствами любого мужчины, а теперь вдруг оказалось, что она не в силах справиться даже с собой. Ведь он солгал ей, больше того, солжет еще не раз, и все же она понимала, что, даже не прикасаясь к ней, он может вить из нее веревки.
— Да, прости, — повторил он, пропустив пальцы правой руки сквозь волосы Саманты и беря ее голову за затылок в ладонь. Мэтью кончиком языка провел ей по верхней губе. — Ты ведь не станешь портить наш с тобой праздник только из-за того, что я сказал тебе не всю правду?
Сердце Саманты билось, как птица в клетке. Она вся пылала от возбуждения, но вместе с тем и от страха. Она боялась его власти над собой и того, что могло случиться. Что-то ей подсказывало, что, если она сейчас не остановит Мэтью, для нее самой уже не будет пути назад. И это будет роковой, непоправимый шаг, о котором она, может быть, будет жалеть потом всю жизнь. И все же…
— Я… я не знаю…
Как слабо и беспомощно звучит ее голос! А ведь душа ее кричит ей — дура! Дура! — так громко, что как бы Мэтью не услышал. Но вряд ли он слышал даже то, что произносилось вслух. Большим пальцем левой руки он провел по ее губам.