Диане не понравилось, как пронзительно он смотрел на нее. В отличие от Джулии она была очень близка со своим отцом и с удовольствием разделяла его взгляды, его мысли, его общество, но бывали моменты, когда она хотела бы, чтобы он не знал ее так хорошо. Так она подозревала, что он давно догадался о ее любви к капитану Эверарду, даже несмотря на то, что весь последний год она прилагала неимоверные усилия, чтобы скрыть от него правду о своих чувствах. Получилось ли это у нее, она не знала. Но его последнее замечание доказывало, что ее отца не так-то легко провести.
– Итак, чего ты хочешь? – спросил он, прищурив глаза. – Давай, давай, детка! Не разыгрывай со мной простушку!
Диана вложила платок обратно в его руку и отвернулась. Она подумала, не притвориться ли ей, будто она не имеет ни малейшего представления, о чем он говорит, но тут же отбросила эту мысль. Ее отец всегда знал, когда она говорила неправду, стоило ей открыть рот. Он говорил, что ее веснушки темнеют, когда она пытается лгать. Конечно, она в это не верила, но в детстве провела немало часов перед зеркалом, нарочно говоря всякий вздор, чтобы посмотреть, потемнеют ее веснушки или нет.
Взглянув на отца, она увидела, как нежность осветила его черты. Он обнял ее и притянул к себе. Диана почувствовала, как к ее глазам подступают слезы любви, и с облегчением положила голову ему на плечо.
– Я сделаю все, о чем ты попросишь, моя дорогая! Я столь многим обязан тебе. Сомневаюсь, что я когда-нибудь смогу отплатить тебе за то, что ты так рано взяла на себя обязанности своей матери.
Диана вздохнула и ответила:
– Тебе не понравится моя просьба, папа! На самом деле, она покажется тебе отвратительной. – Еще раз вздохнув, она решилась и произнесла: – Я хочу, чтобы ты принял Лоуренса Эшвуда и отнесся к нему справедливо. Это не его вина, что моя мать сбежала с мистером Эшвудом.
Она почувствовала, как плечи и грудь ее отца напряглись. Эта просьба была для него очень тяжела, она это знала и не удивилась, когда он зашагал по комнате, повторяя, что не позволит, чтобы Эшвуд снова переступил порог его дома.
Когда он остановился и замолчал, она умоляюще воскликнула:
– Ему было тогда тринадцать лет, папа! Как ты можешь обвинять его или наказывать? У нас с Джулией, когда мама убежала, остался, по крайней мере, ты. А что было у Лоуренса? Разоренное имение и дряхлые слуги, которых он должен был обречь на нищету. – Она взглянула на него. – Разве он уже недостаточно пострадал от маминого поступка?
– Ты не можешь понять, – прошептал он, его горло сжималось от подступающих слез.