В «дипломате» обитала рукопись. Я тотчас же узнал почерк — сомнению не подлежало, он принадлежал Бастэйблу.
— Боже милостивый! — я был поражен. — Он теперь пишет романы!
— Не совсем. Это его новые мемуары и ничего более. Он читал предыдущие записки и был чрезвычайно доволен тем, что вы с ними сделали. Он был в высшей степени признателен вашему деду и говорил, что был бы рад продолжить эту традицию с вами. Особенно (так он считает) потому, что вы достигли такого колоссального успеха в публикации его истории!
Она рассмеялась.
Рукопись имела внушительный размер. Я взвесил её на ладони.
— Стало быть, он никогда так и не найдет своего времени? И никогда больше не сможет возвратиться к той жизни, по которой так пламенно тосковал?
— Не могу вам ответить. Из рукописи вам станет ясно, что он дает лишь краткие объяснения тому, как он попадает в различные альтернативные реальности, которые затем описывает.
Довольно знать и того, что он возвратился в Теку Бенга, вступил в другой континуум и добрался до авиазаводов Бенареса. Здесь он быстро нашел общий язык с судьбой, объявил себя пилотом, потерпевшим аварию; сказал, что страдает небольшой потерей памяти и к тому же потерял все документы. В конце концов он сдал экзамен на офицерский патент, поскольку, не имея безупречных свидетелей, не мог рассчитывать даже на небольшую должность на одной из значительных линий.
Я улыбнулся:
— И его, вероятно, все ещё терзает страх?
— В известной степени. У него немало погубленных жизней на совести. Он знает миры лишь в состоянии войны. Но мы, члены гильдии, знаем, какую ответственность на себя взяли, и я верю, членство в нашем союзе поможет ему.
— И я никогда с ним не познакомлюсь?
— Это маловероятно. Ваш временной поток, скорее всего, отторгнет его и снова превратит в то жалкое создание, о котором пишет ваш дед. Его вновь будет буквально швырять, точно щепку, взад-вперед по времени, и у него не останется ни малейшей власти над своей судьбой.
— И это роднит его с большинством из нас, — заметил я.
Она откровенно забавлялась:
— Вижу, вы ещё не до конца избавились от самосострадания, Муркок.
Я улыбнулся и извинился.
— Меня все это ужасно взволновало, — я поднял рукопись. — Бастэйбл, очевидно, хотел бы, чтобы она была опубликована так быстро, как это только возможно. Почему?
— Вероятно, из чистого тщеславия. Вы же знаете, как реагируют люди, когда в первый раз видят свою фамилию напечатанной типографским способом.
— Да, они имеют весьма жалкий вид. Мы оба рассмеялись.
— Кроме того, он испытывает к вам доверие, — продолжала она. — Он знает, что вы не станете отворачиваться от его работы и что он может быть в известном смысле вам полезным.