— Мы идем к вашему лагерю, — сказал я. — Мы признаем себя вашими пленниками.
— Где торчит ваш командир?
— В своей каюте.
— Дуется на меня, небось, — Махно закричал казакам на диалекте, ряды вооруженных, буйных и пьяных людей снова стали разделяться, и для нас опять открылся проход. Тачанка Махно приблизилась к большому зданию школы, над которым развевался флаг мятежа: желтый крест на красном фоне. Он сделал знак мне и Пильняку присоединяться к нему и сказал остальным нашим людям, что в близлежащей церкви они получат койку и обед.
Нам не хотелось расставаться с остальными офицерами, но выбора не было.
Махно соскочил с тележки и легким кивком пригласил нас к зданию школы. В большой классной комнате нас ожидали несколько казачьих предводителей. Они были одеты куда роскошнее, чем их люди, в богато вышитые рубахи и кафтаны с множеством золота и серебра на одежде и оружии.
Но самое диковинное зрелище представлял человек, сидевший впереди в классной комнате на учительском месте. Его лицо было полностью скрыто шлемом, представлявшим мужское лицо с усами. Только глаза были живыми, и они показались мне безумными и в то же время очень злобными. Человек был невысок, но кряжист, на нем был простой крестьянский кафтан и серые шаровары, заправленные в черные сапоги. Он не носил оружия, не имел на одежде никаких значков, и одна из его рук была тоньше другой. Я знал, что мы предстали перед самим Стальным Царем; это был вождь мятежников Джугашвили.
Голос из-под шлема звучал металлически и приглушенно.
— Английский ренегат Бастэйбл. Мы слышали о вас, — слова звучали хрипло и злобно. Человек этот казался мне одновременно и сумасшедшим, и пьяным. — Это что, честный спор на английский манер? Убивать казаков?
— Я офицер добровольческого воздушного флота, — заявил я ему.
Металлическая маска поднялась и уставилась прямо на меня.
— Что вы там делали? Наемник? Я не стал ничего объяснять ему. Он тяжело откинулся на стуле, точно его придавила тяжесть собственной власти.
— Вы завербовались, чтобы сражаться против японцев, это верно?
— Более или менее, — ответил я.
— Стало быть, вам приятно будет услышать, что японцы почти разбиты.
— Я принял бы такое известие с радостью. Если бы эта война наконец закончилась, я был бы только рад. Если бы закончились все войны.
— Так вы пацифист! — Джугашвили расхохотался под шлемом. Это был страшный смех. — Для пацифиста, друг мой, вы слишком много пролили крови. Под Екатерипославом погибли две тысячи человек. Но мы взяли город и уничтожили воздушный флот, который вы натравили на нас. Что скажете?