— А где Барбара?
— Барбара — это я, — сообщила красотка.
— Так вчера вы обе были Барбары?
— Нет, это наша соседка Раиса, она наполовину грузинка, наполовину татарка, работает в овощном магазине.
— А почему она придуривалась женой-итальянкой?
— Он ее попросил, сказал, что ждет в гости женщину, с которой не знает, как себя вести, а ей скучно, она и рада. — И тут же без перехода: — Зачем он вам? У вас все есть. Вы поиграете и бросите, я вижу. А он гений, гений, ему нужна преданность! — Это было слишком.
— Вы еще долго собираетесь делать салат? — спросила я.
— Пока не сделаю, — достойно ответила она.
— А потом?
— Потом буду жарить рыбу.
— Отлично. Значит, вы еще долго будете заняты и вам не покажется бестактным, если мы запрем дверь в свою комнату, — отчеканила я.
— В свою комнату? — зашипела она. — Вы — просто тварь!
В. сидел в комнате и играл на гитаре.
— Отсиживаешься, пока тетки дерутся за любимую игрушку? — спросила я.
— Зря ты на нее наезжаешь, она очень нервная, ей вообще кажется, что мир создан для того, чтобы ее обидеть. — И мы мгновенно оказались в постели под аккомпанемент программы «Время» и стук тесака, терзающего салат.
За три года я обнаружила в этой квартире пьющую парикмахершу с вечно подбитым глазом; портниху с обильной растительностью в глубоком декольте и убежденностью, что это невероятно сексуально; народную артистку в припадке новообращенности в христианство; девятиклассницу, скрывающуюся от родителей по причине беременности от классного руководителя; юного кришнаита из номенклатурной семьи; профессионального вымогателя, закончившего психфак; второго секретаря исполкома в глубокой депрессии; художника, живущего на ремонт квартир, и математика, зарабатывающего торговлей наркотиками.
В. всех усыновлял, селил и опекал. Он был «человек-оркестр», и гостей привлекала не столько жилплощадь, сколько атмосфера праздника на ней.
— Чтоб через неделю все это здесь не жило, — заявила я поначалу.
— Ты хочешь водить меня на веревке, как Бармалей обезьянку Чичи? Дело даже не в том, что ты не собираешься расставаться со своим горячо любимым мужем, дело в том, что ты собираешься расстаться с моим внутренним пространством и при этом оставить меня при себе. — Крыть было нечем, я сдалась.
— Хорошая пьеса, — мрачно похвалил он очередную мою пьесу.
— Все мои пьесы отличаются этим, — ответила я с двадцатипятилетним пафосом.
— Ты еще скажи «мое творчество», — фыркнул он, объяснив раз и навсегда, за какой границей человек делает себя пародией. Вообще усмешками и прибаутками он выучил меня всему: как жить, как писать, как разговаривать, как помогать, как разбираться с мерзостью и не увязать в ней при этом, как веселиться, как любить. В постели происходили странные веши.