Откуда, во имя Господне, у него появилась мысль, что она хрупкая и изнеженная? Эта женщина в него стреляла!
Это от перенапряжения, решил Дейн. Рассудок не избавился от сознания, что теперь он женат, в сочетании с влечением к невесте. Портрет матери довершил дело.
Когда Джессика вернулась, Дейн уже привел в порядок и себя, и все прочее. Эндрюс унес кипу разбросанных вещей, зажег лампы, и лакей скакал в Чадли, и обед готовился.
– Кажется, ты постарался, – сказала она оглядевшись. – В комнате все прибрано.
– Тебя долго не было, – сказал он.
– Я принимала ванну. Ты же видел, я была возбуждена. – Джессика посмотрела на узел его кушака и нахмурилась. – По-моему, я впала в истерику. Лучше было бы не плакать, но я не могла сдержаться. Это… так глубоко волнует. Полагаю, ты к такому привык, но я – нет. Я не ожидала… Честно говоря, я думала, будет хуже. Я имею в виду, когда дошло до точки. Но у тебя был такой вид, как будто ты не испытал никаких трудностей и тебя не сдерживала и не злила моя неопытность, и кроме одного момента все показалось таким, как будто это не и первый раз. А когда успокоились тревоги и необыкновенные ощущения… Я не смогла сдержать чувства.
Значит, он более-менее правильно оценил ситуацию. Мир не перевернулся. Все, что от него требуется, – это осторожно идти тем же путем.
– Я тоже переусердствовал, – сказал Дейн. – Я не привык иметь дело… Это… отвлекает.
– Я знаю, я приняла это во внимание, – сказала Джессика. – Тем не менее, Дейн, ты не можешь ожидать от меня, что я повторю это еще раз.
Он смотрел на ее макушку, и упорядоченный мир рушился у него на глазах. В одно мгновение сердце из легкого стало тяжелым, как свинцовый гроб с прахом инфантильных надежд. Надо было лучше соображать и не надеяться. Надо было понимать, что он все сделает неправильно. Но Дейн не понимал, когда, как он все испортил. Он не понимал, зачем она была ему послана, зачем надо было дать надежду и убить ее в первый же миг, как только он посмел ей поверить.
Его лицо застыло, тело превратилось в камень, но Дейн не мог выдавить из себя черствый смех или остроумную шутку, необходимую, чтобы завершить давно знакомую сцену. В ее объятиях он испытал счастье и надежду, и он не мог их отпустить, не узнав причину.
– Джесс, я знаю, со мной было трудно… И все-таки…
– Трудно? Да ты просто невозможный! Я начала думать, что у тебя не все дома. Я знала, что ты меня хочешь. Это единственное, в чем я не сомневалась. Но затащить тебя в постель, тебя, величайшего потребителя шлюх в христианском мире, – Боже, это было труднее, чем затащить Берти к зубодеру. И если ты думаешь, что я буду это делать до конца дней своих, думай лучше. В следующий раз, милорд, соблазнять будешь ты – или я не играю. – Она отступила на шаг и скрестила руки на груди. – Я серьезно говорю, Дейн. Меня уже тошнит от того, что я на тебя вешаюсь. Я вижу, что тебе нравлюсь, и если первый опыт в постели не доказал тебе, что мы подходим: друг другу, тогда ты безнадежен, и я умываю руки. Я не позволю превращать меня в развалину.