— Эй, что это вы собираетесь делать? — сразу подал голос пилот.
— Да ничего особенного. Хочу отрезать кусочек, только не знаю, с какого конца начинать — с тупого, или с острого? Может, подскажешь?
— Вы что, серьёзно? — он явно волновался. — Флэйминг хотите использовать… Забыли, что за порогом — открытый космос?
— Ничего я не забыл. Скорлупа у яйца, наверное, толстая, — луч увязнет. Вскрою аккуратненько, он не успеет прожечь оболочку звездолёта, — отмахнулся я.
— Не делайте этого, — севшим голосом попросил он, — вы что, кодекса не знаете?
Ну вот, вспомнил о кодексе. Весьма законопослушный дёртик, настоящий «гражданин Вселенной».
— Что, уже наложил в штаны? Ну и трус же ты, приятель! Наверное, и отец твой был трусом, и сам ты уродился трусом, и сын твой, если он будет у тебя, в чем я сильно сомневаюсь, тоже станет трусом…
Такой реакции на мои слова со стороны пилота я совершенно не ожидал. Вероятно, я случайно разбередил ему какую-то старую рану.
— Ах ты, сволочь! Размахался флэймингом, храбрец! Не смей упоминать о моем сыне, ты, космическая задница! Слышишь, не смей!.. — его трясло, на губах показалась пена.
Я даже чуть-чуть испугался, вспомнив, как начинались приступы у Казимира. Черт их знает, этих дёртиков! Может быть, они все, как Казимир к Кэсу, подключены друг к другу: меньшой к среднему, средний к большому, большой к самому большому, а самый большой — Кэс Чей — к этому вот яйцу, к своему внешнему сердцу. Вот они все и носятся с этим внешним сердцем, как курица с яйцом. И, как всегда, как и в жизни, и в сказках, самый большой прячется за большого, большой за среднего, средний за меньшого, а меньшому и спрятаться не за кого и остается ему за всех и за всё отвечать. Как вот этому малому.
А пилот тем временем впал в настоящую истерику. Он кричал что-то непонятное, голос его срывался, по щекам катились слезы.
Я убрал флэйминг в бездонный карман своего комбинезона и запер контейнер.
Постепенно пилоту немного полегчало. Он замолчал и затих, лишь изредка всхлипывая. Я видел, как пилот мается, инстинктивно желая опуститься и присесть, ноги его подкашивались, но привязанный мною к скобе, он принужден был переживать свое непонятное горе стоя.
Я плюнул на меры предосторожности, отстегнул его от скобы, распустил вязки на запястьях и, ни слова не говоря, подвел к какому-то низкому кожуху у стенки отсека, на который он и сел, безвольно уронив голову. Я ему не мешал.
Минуты две прошло, пилот успокоился, но пребывал пока в состоянии ступора.
Наконец, тяжело вздохнув, он заговорил, отрешённо глядя перед собой невидящими глазами.