— Поучу, — сказал я и тогда узнал Хасана — кого они называли Шакалом…
— Молодец! — сказал Мустафа. — Я-то уже понял, что ты — хороший парень. На эти двенадцать тысяч лир ты можешь купить ровно двадцать четыре приглашения. Раздашь друзьям.
— Оставьте мне хотя бы тысячу, — попросил я.
— Ты нам начинаешь действовать на нервы! — прикрикнул Сердар.
— Да нет, он не жалуется! Ты ведь нам сам отдаешь эти двенадцать тысяч лир, правда? — сказал Мустафа.
— Тебе говорят, ты, урод лохматый!
— Хватит, Сердар! Не расстраивай парня!
— А что это за тетрадь такая? — Сердар взял тетрадь Фарука с заднего сиденья и стал читать: — «Деревня доходом в семнадцать тысяч акче, в окрестностях Гебзе, которая прежде принадлежала сипахи Али, а потом была отдана Хабибу, потому что Али не пошел в поход…» Что это такое, читать невозможно! «…Жалоба Вели на Махмута, не сумевшего выплатить стоимость купленного мула…»
— Что это такое? — спросил Мустафа.
— Мой старший брат — историк, — ответил я.
— Бедный! — сказал Сердар.
— Ну все, пойдем, дождь кончается! — сказал Мустафа.
— Хотя бы паспорт отдайте, — попросил я.
— Что значит «хотя бы», а?! — разозлился Сердар. — Мы что. тебе что-то плохое сделали? Отвечай!
Он заглянул в машину, пытаясь найти, что бы действительно сделать плохого, и тут увидел пластинку «Best of Elvis».
— Ее я тоже забираю! — сказал он, прихватив и тетрадь Фарука. — В следующий раз будешь ездить медленно, а людей не будешь считать прислугами твоего отца! Бесчестный подлец!
Он хлопнул дверью, и они ушли. Увидев, что они уже далеко, я вышел из машины и продолжил толкать «анадол» вверх, на холм.
— Хорошо мы проучили этого бедолагу! — сказал Сердар.
— Ты перегибаешь палку, — сказал Мустафа. — А если он пойдет в полицию?
— Не пойдет, — ответил Сердар. — Ты что, не видел, что он — трус?
— А зачем ты забрал у него эту тетрадь с пластинкой? — спросил Мустафа.
И тогда я заметил, что вместе с пластинкой, забытой тобой в машине, Сердар взял и тетрадь Фарука. Мы пришли в Нижний квартал, и тогда он остановился под фонарем рассмотреть обложку пластинки.
— Я взял потому, что меня взбесило, что он считает всех Прислугой своего отца! — сказал он.
— Ну и зря, — сказал Мустафа. — Напрасно только его разозлил.
— Если хотите, — вмешался я, — дайте мне пластинку, а я отнесу ему обратно.
— Ей-богу, у этого парня не все дома! — сказал Сердар.
— Та-а-ак, — угрожающе протянул Мустафа. — Ты больше не будешь называть Хасана придурком, шакалом или чем-то подобным при посторонних.
Сердар замолчал. Мы молча шли вниз с холма. Я подумал, что на двенадцать тысяч лир, которые лежали в кармане у Мустафы, можно купить перочинный нож с перламутровой рукояткой, какой я видел в Пендике, или кожаные зимние ботинки на резиновой подошве. А если немного добавить, то можно купить даже пистолет. Мы дошли до кофейни, и они остановились.