— Ты не имел бы надо мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал меня тебе, — проговорил Иисус серьезно, пристально глядя ему в глаза.
— Слышишь? Он отпускает мне грехи, — обратился Пилат к Муцию. — Да ты с ума сошел? — напал он на Иисуса и засыпал его градом вопросов.
Но Иисус молчал.
— Выведи его, — гневно приказал он Сервию и, разведя руками, добавил:
— Трудно спасать человека, который сам просит смерти.
Когда Иисуса вывели, Мария попыталась прорваться сквозь цепь солдат.
— Сервий, и ты решаешься преграждать мне путь? — заговорила она умоляюще.
— Пустите ее, — распорядился трибун.
— Иисус, — обняла она его. — Учитель мой, они осмелились заключить тебя в тюрьму, связать твои руки, — она стала целовать его руки. — Подлые! Они лгали, но я сказала все — освободят тебя, должны освободить, — рыдала Мария.
— Мария, вскоре я буду освобожден от всяких уз, — упавшим голосом ответил ей Иисус. — Я знал, что ты не покинешь меня, ты сделала все, что могла, а теперь, ради любви ко мне, заклинаю тебя, вернись в Вифанию. Там они в тревоге, ты уже не мне, а им нужна… Иди… я не хочу, чтобы чужие люди видели твои слезы.
— Я уже не плачу, видишь… — защищалась она, подавляя свои слезы.
— Ну, так иди, а как ты сегодня красиво одета, — говорил Иисус. Возвращайся к себе, там они, вероятно, беспокоятся… Приветствуй от меня Марфу, — придумывал он разные доводы, чтобы удалить ее отсюда, где скоро будет произнесен приговор и начнется позорная мука бичевания, предшествующая всегда распятию.
— Я пойду, — глухо ответила Мария, пристально и долго всматриваясь в Иисуса.
Иисус напряг всю свою волю, вызвал улыбку на уста, и только тогда, когда Мария ушла, глаза его снова погасли и взгляд снова стал неподвижным и тупым, А во дворе продолжался ожесточенный спор между Пилатом, Муцием и Прокулой.
— Это мечтатель, невинный мечтатель. И если ты полагаешь, что для меня важна эта ночь с Марией, то ты ошибаешься. Я даже и не напомню ей об этом обещании, разве только в том случае, если она придет добровольно, по своей собственной охоте. Мне просто жаль этого человека и их романа. Ты знаешь, что я человек вовсе не чувствительный, равнодушно разрубал людей пополам своим мечом, но не могу давить птицу и топтать цветы.
— Ты прекрасно говоришь, словно мои собственные слова повторяешь, увлекалась Прокула.
— Да вы с ума сошли, — возмущался Пилат, — вы хотите уверить меня, что я желаю смерти этого человека. Да я готов провести три дня на хлебе и воде, чтобы спасти его, хотя бы уже назло священникам. Мечтатель, я согласен, но как вам кажется? Удовлетворится цезарь этим словом, когда я буду давать ему отчет о деле Иисуса? Нет, и справедливо. Все начинается мечтами, мечты быстро превращаются в колосья, и их надо срезать вовремя. Так скажет Тиверий: Сеян тоже мечтает… Вы хотите, чтобы ради романтической истории я пожертвовал своей карьерой, подставляя под меч свою голову ради прекрасных глаз Марии…