— Ясно! — закричал Гошка. — А потом вторую рейку переносим еще дальше и опять переставляем нивелир! И так далее до створа! Ясно!
— Так, — согласился Евдокимов. — Это называется прогнать нивелирный ход до объекта привязки. А потом обратно. Для контроля.
— Тогда чего тянуть… Давайте начинать! — заторопился Гошка, и я, подстегнутый его энергией, тоже заспешил к телеге.
Во мне проснулось какое-то смутное, но острое желание посмотреть на деле, как это получается, самому сделать эту привязку, пусть хоть и под руководством Евдокимова. Наверное, такое же чувство испытывает портной, садясь за шитье первого костюма, слесарь — начиная сборку первого станка. Сделать самому! Впервые сделать настоящее, нужное, осязаемое, не для учебы, а для дела… Ведь я для дела еще никогда и ничего не делал.
Очевидно, я слишком заторопился, так как Евдокимов даже удивленно оглянулся на меня. Сам не знаю почему, но под его взглядом я поспешил придать лицу равнодушное выражение и сразу сменил резвую рысь на валкую, ленивую походку. Почему? Не знаю. Честное слово!
Но огонек вспыхнувшего было интереса не погас. Я только припрятал его от колючих Евдокимовских глаз и с тихим азартом потянул штатив с телеги.
— Отставить, — спокойно остановил нас Евдокимов. — Сначала отвезем инвентарь к створу.
На берегу, у перетянутого через реку троса, мы скинули с телеги кирку и две лопаты. Потом Евдокимов взял шесть колышков и прямо против водомерной рейки стал вбивать их через небольшие интервалы, поднимаясь от реки по крутому берегу.
Мы с любопытством наблюдали за ним. Евдокимов делал свое дело неторопливо, часто примеряясь к береговому подъему, и мне даже показалось, что он не работает, а колдует.
Забив последний колышек на самом верху речной террасы, начальник довольно потер руки и подошел к шести просмоленным коротким бревнам, привезенным нами накануне. Внимательно осмотрев их, он так же внимательно поглядел в наши лица и неожиданно сказал:
— Вот… Мы сейчас займемся привязкой, а товарищ… товарищ Паздеев выроет для береговых реперов шесть ям. В тех местах, где поставлены колышки. Ясно?
У меня потемнело в глазах от обиды. Конечно, кто же, кроме Паздеева, может копать ямы… Они займутся привязкой, а Костюха — ройся в земле. Кому же еще… От запершившей в горле злости и жалости к себе я даже не сказал обычное: «Ясно».
Очевидно, выражение моего лица так изменилось, что даже Гошка при всем его восторге перед предстоящей ему ролью заметил это. Ему, видимо, стало жалко меня.
— А чего их копать… — неуверенно вступился он. — Может, не надо…