Только так, факелами и масляными светильниками, освещались ночные сборища у мрачного храма, выстроенного на земле древнего святилища. Портал храма беззубым ртом раскрывался в сторону идола Неведомого бога, на алтаре перед которым каждую полночь убивали по несколько человек.
Но Неведомого бога уже не радовали жертвы. Мысленная связь, что была у него со всеми слугами, донесла до бога все мысли безумного араба Абдула Аль-Хазреда.
И бог испугался.
Потому что не знал, откуда ждать опасность.
Как просто – сражаться с равным себе!
Бог не боялся единоборства с другим богом. Не боялся и схватки со всеми соперниками сразу. Кто они и что он!
Но тот, кто ехал сейчас к Тмутаракани, не был богом.
Был ли он человеком?
Если да – то с какого времени люди осмелились бросать вызов богам?
Нет, что ни говори, а Неведомый бог все больше укреплялся в мысли, что мир нуждался не просто в правке. В уничтожении.
Так ему же, миру, и будет лучше. Зачем хаосу бороться с порядком? Пусть лучше будет что-либо одно. И если полный порядок невозможен – будет порядок иной. Новый.
ХАОС!
6. Путивль
Конец весны – начало лета 1185 года
Княжич Владимир, сын великого князя черниговского Ярослава Осмомысла, брат княгини новгород-северской Ефросиньи Ярославны, влюбился в дочь кузнеца Любаву.
Знал, что так нельзя, – и любил! Может, так и проверяется чувство? Когда понимаешь, что не положено, что есть обычаи, традиции, устоявшиеся правила морали, гнев родичей, косые взгляды знакомых – и плевать на все, кроме своей любви?! Когда ласковый взгляд любимой важнее, чем всеобщее непонимание и осуждение. Когда – Господи, за что же счастье такое? – чувство не надо проверять, и так все ясно…
Кузнец Кий, отец девушки, воспитавший Любаву без матери, умершей через год после появления дочери, только вздыхал и покачивал головой, глядя, что творится с молодыми. Тоже знал, что так нельзя, но как пойти против искреннего чувства? Запретить? Знал кузнец, что Любава будет послушна его воле, отвергнет чрезмерно знатного поклонника. И будет несчастна всю оставшуюся жизнь. Может, не сказав отцу ни слова упрека, и в монастырь податься… И Кий терпел, надеясь на разум дочери и добрую волю богов.
Любава не умела любить разумом. Могла бы такое – не полюбила бы княжича или же принудила бы его к венчанию. И не было бы тогда ни встреч в вечерних сумерках, ни жаркого шепота при расставании до следующего дня, расставании на вечность, не меньше. Не было бы и того поцелуя, случайного в общем-то, когда губы влюбленных сблизились, как никогда ранее… Когда княжича обожгло сильнее, чем в то далекое утро, когда занялся подожженный по злой боярской воле княжий терем в далеком Галиче и молодого наследника Осмомысла едва сумели вынести из жаркого пламени. Когда Любава слабо ахнула, попыталась отстраниться, поскользнулась на сырой траве. Чтобы удержаться на ногах, приникла к груди княжича, уткнувшись стыдливо лицом в золотое шитье кафтана.