То, что не вызвало у Сейта ни малейшей тревоги на острове, когда он был просто счастлив, узнав, что может наконец-то вернуться домой, не давало ему покоя все те три дня, что он, в компании с Цетлиным, провел в санитарном изоляторе, в ожидании встречи с генеральным инспектором Отдела искусств, который должен был решить судьбу младшего инспектора Сейта. Неделин сказал, что Барцис зол на Сейта. Зная вошедшую в пословицы невозмутимость генерального инспектора, можно было догадаться, что он не просто зол, а вне себя от бешенства. Следовательно, думать теперь надо было не о повышении, о котором мечтал младший инспектор Сейт, застегнув наручники на запястьях Марина, а о том, как бы не вылететь из Департамента. Предстоящую встречу с генеральным Сейт ожидал теперь с внутренним содроганием. Но она была так же неотвратима, как закат солнца, который непременно наступит в урочное время, хочешь ты того или нет.
Когда спустя три дня после прибытия Сейта с Цетлиным пригласили в кабинет генерального инспектора Отдела искусств, Сейт неожиданно для самого себя почувствовал облегчение. Сегодня будет вынесен окончательный приговор, и ему не придется больше ворочаться с боку на бок бессонными ночами, стараясь угадать, какие вопросы может задать ему Барцис, и придумывая достойные ответы на них.
В кабинете, в котором они оказались, миновав приемную, не было ничего, кроме встроенных стенных шкафов и большого письменного стола. За столом сидел уже далеко не молодой человек с огромной лысой головой, одетый в тонкий серый свитер под горло. Глаза его были полуприкрыты веками, наползающими складками из-под густых бровей. Большие, сильные руки лежали перед ним на столе.
Справа, у самой стены располагался еще один стол, за которым сидел личный секретарь генерального инспектора.
Войдя в кабинет, Сейт замер, вытянувшись в струнку.
Не привыкший к официальным строгостям Цетлин слегка поклонился и сказал:
– Добрый день.
Генеральный инспектор Барцис поднял веки и взглянул на вошедших.
– Ну что, натворили дел, – негромко произнес он.
Слова его прозвучали не как вопрос, а как уже готовое обвинение. Отвечать что-либо на это не имело смысла.
Взгляд генерального инспектора остановился на Цетлине.
– Михаил Цетлин, – мрачно произнес Барцис.
– Так точно, – с улыбкой ответил скульптор.
«Еще бы ему не улыбаться», – с тоской подумал Сейт. Цетлин, в отличие от инспектора, не чувствовал за собой никакой вины.
– Присаживайтесь, – Барцис взглядом указал Цетлину на одно из свободных кресел.