У тебя, кроме этих часов, ничего нет?
— Есть, — вдруг сказала девушка.
— Что есть?
— Счет в немецком банке. Я знаю номер счета и код. Отец говорил, что там у него лежит миллион долларов.
— А какой банк? — недоверчиво спросил ювелир. Девушка назвала банк. Это был известный солидный банк, о котором слышал и Наум Киршбаум. Он закрыл глаза.
Потом открыл и посмотрел на девушку. Покачал головой.
— Не говори никому про эти деньги. Нигде и никому. Даже самым близким людям. Ты меня понимаешь? Пока ты не сможешь добраться до этих денег, не говори про них никому. Иначе тебя не пощадят. Миллион долларов — очень большие деньги.
Не говори про них даже очень близким людям. Поняла?
Она кивнула.
— Пей чай, — устало сказал Наум. — Значит, у тебя нет ни паспорта, ни документов. Ты, вообще, москвичка?
— Нет. Я приехала из Турции.
— Да, — удивился старик, — а хорошо говоришь по-русски.
— Я раньше училась в русской школе. Мы из Грозного, уехали оттуда десять лет назад.
— Понятно, — Наум взял чайник и снова налил своей гостье чаю, — пей, — печально сказал он.
В его лице затаилось нечто такое, что девушка замолчала. Она испуганно смотрела на него, не решаясь заговорить. Он качал головой, размышляя над судьбой своей гостьи.
— Хорошо, — сказал он вдруг, подводя невеселый итог, — может, ты и будешь моим лучшим вложением капитала. Я постараюсь что-нибудь придумать. И с твоими документами, и с твоим паспортом. Договорились?
Этому старику она верила и поэтому радостно улыбнулась Потом спросила:
— Вы живете один?
— Да, — кивнул старик, — уже пятьдесят лет.
— Я видела у вас на комоде фотографию женщины, — призналась девушка. — С двумя детьми. Я думала, это ваши дети.
— Это мои дети, — печально сказала Наум, — и моя бывшая жена. Моя Сарра.
— Вы с ней развелись? — несмело спросила Ирада.
— Нет, — грустно улыбнулся старик, — нас, евреев, часто не любят, еще чаще ненавидят. Но мы никогда или почти никогда не бросаем свои семьи. Для нас это единственное, что у нас есть после нашего бога. Или наравне с богом, я этого точно не знаю. Она умерла.
— А дети? — шепотом спросила Ирада.
— И они тоже, — сказал старик. Он тяжело вздохнул. — Во время войны. У меня была открытая форма туберкулеза, и меня не взяли в армию. Мы жили в Ленинграде и очень сильно голодали. Мы не успели эвакуироваться на Большую землю. Вернее, жена не захотела меня оставить. Я был очень болен, и они остались со мной. А когда я поправился, заболела моя Сарра.
Он помолчал.
— Когда я немного поправился, то стал добывать еду для детей. Нам даже удалось выстоять зимой сорок первого, когда люди умирали на улицах. У нас была обтянутая кожей мебель, и мы варили из этой кожи разные супы, кормили детей, чтобы они не умерли с голода. А когда наступила весна, мне удалось договориться и отправить семью на Большую землю. Сарра плакала, не хотела уезжать, но я настоял. Я очень боялся, что они останутся в городе и снова будут голодать.